откуда?
Фонарики отвернулись, переодев всех в призраков. На краткий миг одну, у перил, осветило, и стало видно, что она очень юна, очень черна и очень беременна.
– С юга.
– А говоришь не как на юге, – сказала та, что говорила ровно так.
– Сам-то не с юга. Но только что из Мексики.
– Ой, правда? – Это беременная. – А где был? Я знаю Мексику.
Обмен названиями полудюжины городов завершился разочарованным молчанием.
– Держи оружие.
Фонарики проследили за проблеском в воздухе, за лязгом на армированном асфальте.
Лучи тыкались в землю (а не ему в глаза), и теперь он разглядел на мостках полдюжины женщин.
– А это… – В устье моста загудел двигатель; но он посмотрел и не увидел фар. На каком-то съезде гул смолк. – Что?
– Как это называют?
– Орхидея.
– Да, точно. Вот это что.
Он подошел, в перекрестье трех лучей присел на корточки.
– Ее носят на запястье. Лезвиями вперед. Как браслет.
На регулируемом металлическом браслете резкими дугами изгибались семь ножей, от восьми до двенадцати дюймов. Все заточены. Внутри сбруя, цепочки и кожа, чтоб ножи прочно держались на пальцах.
Он все это подобрал.
– Надевай.
– Ты правша или левша?
– Амбидекстр… – Что в его случае означало «безрукий». Он повертел «цветок» в руках. – Но пишу левой. Обычно.
– А.
Он приладил браслет на запястье, защелкнул.
– А если такое в набитом автобусе надеть? Поранишь ведь кого-нибудь. – И уловил, что остро́ту не оценили. Сжал кулак в лепестках ножей, медленно разжал и в обрамлении гнутой стали ороговелыми кончиками двух пальцев потер подушечку большого.
– В Беллоне с автобусами не очень.
А в мыслях: грозные блестящие лепестки изогнулись вкруг узловатого полусгнившего корня.
– Уродина, – сказал он не этим на мостках, а прибамбасу. – Надеюсь, ты мне не пригодишься.
– Я тоже надеюсь, – сказала одна сверху. – Отдашь кому-нибудь, когда уйдешь.
– Ну да. – Он поднялся. – Так и сделаю.
– Если он уйдет, – сказала другая, вновь испустив смешок.
– Ну что, нам бы двинуть отсюда уже.
– Я слышала машину. И так ждать придется сто лет. Можно и двинуть.
Южная:
– Он же сказал, что вряд ли кто подвезет.
– Да ладно, пошли. Эй, пока!
– Пока. – Их лучи метнулись прочь. – И спасибо.
Артишоки? Но он не вспомнил, откуда взялось это слово – почему так ясно звенит.
На прощание он помахал им орхидеей.
Речное мерцание меж подкосов моста обрисовало силуэт корявой руки в клетке ножей. Глядя, как девушки уходят, он пережил смутнейший трепет желания. У них горел всего один фонарик. Потом кто-то его заслонил. Они остались шагами по металлическим плитам; донесшимися обрывками смеха; шорохами…
