Трахну – и домой. Или к Надьке, если есть еще настроение.
– А жена сцен не устраивала?
– Так я же и жену не обижал. У меня хорошая жена, только у нее чего-то там по женской линии… В общем, не всегда можно, болезнь такая. А мне что ж, в кулак, что ли? Нет, она не лается.
На грунтовке, ведущей от темного в сумерках леса, показался велосипедист. Он проехал мимо, видимо, не заметив нас. В шерстяном спортивном костюме, лет сорока пяти, с пышными черными усами, подкрученными к вискам. Остановился примерно у того места, где я встретил Владимира Ивановича Выковшего, которого в деревне все называли Вовка-Выпимши, достал из сумки, переброшенной через плечо, телескопическую удочку, спустился к воде.
– Андрианыч, – сказал Шорник. – Совсем не пьет, представляешь?
Ему самому, по-видимому, представить это было нелегко.
– Ваш, ореховский?
Шорник пожал плечами.
– Как сказать. У него и у нас дом, и в Бортине, это километров семь отсюда деревня. А на зиму в Москву уезжает. Ему там, как афганцу, квартиру дали.
– Как же он тут хозяйство бросает?
– Какое там хозяйство. У него только удочки и есть, даже курицы не завел. С утра до вечера на велосипеде. Сейчас рыбалка, потом грибы пойдут, ягоды.
– А зачем же он два дома купил?
– Да не дома это. Курники – что тот, что этот. Только и того, что крыша есть. Их за копейки-то и продали. А он взял, потому что там тоже пруд рядом. Вечером рыбачит – вроде как у себя дома и заночует. Вообще, он чудаковатый немного.
– Семья есть? Жена, дети?
– Ты чего, он же афганец, у него живот весь разворочен, какая жена…
По вечерней улице, пахнущей теплым молоком и полынью, я топаю от рыжего Шорника к Егоровне. Темные бревенчатые дома разнятся здесь только окнами: наличники в разный цвет покрашены. Нет, вот дом отличается от соседних – обшит вагонкой. Я уже знаю, что здесь живет заведующая свинофермой Анна Яковлевна Завидова. По статусу она в деревне главный начальник. В Ореховке ни милиции, ни школы, ни магазина – хлеб машина дважды в неделю привозит. Если редкое начальство заглядывает в деревню, то, конечно же, к Завидовой заезжает.
Вот и она сама, стоит у крылечка своего дома.
– Добрый вечер! Как вам у нас отдыхается? Как Егоровна приняла? Может, другую хату подыскать?
Делать нечего, приходится вступать в разговор.
– Солоховой, знаю, интересуетесь. Жалко девку, работящая была, что ни попросишь, все сделает. Да Бог здоровьем обидел: и глаз косил, и на ногу чуть припадала. Осталась в девках. И вон чем все закончилось.
– Значит, Малюшкина ее убила?
– Она. Да она сразу в милиции во всем призналась, ко мне потом из райотдела приезжали, рассказывали.
Такая вот история. Ну что о ней напишешь? Дурость, пьянка, невежество. В этом корни трагедии. Останется госпожа Кульбакина довольна таким выводом?
– Анна Яковлевна, а в вашей деревне Кульбакины
