– чудище не смогло бы до меня добраться.
В шлюзе к нам присоединилось еще какое-то существо, и я не сразу понял, что это черверотый в скафандре. Он смахивал на высохшее дерево с голыми ветвями и мощными корнями; сходству мешал только набалдашник-шлем – стеклянный гладкий купол. Вероятно, стекло было односторонним, сквозь него я ничего не увидел. Упакованный таким образом черверотый выглядел не то чтобы устрашающим, а скорее гротескно несуразным. И все же я старался держаться от него подальше.
Давление падало, я стравливал воздух, чтобы меня не слишком раздуло. Это напомнило о том, что я больше всего хотел узнать, – как сложилась судьба Чибис и Мамми. Так что я включил радио и объявил:
– Проверка связи. Раз-раз-раз…
– Не занимайся ерундой. Понадобишься – скажем.
Внешняя дверь открылась, и я впервые увидел Плутон.
Не знаю, чего я ожидал. Плутон так далек от нас, что даже с Лунной обсерватории не получишь приличных фотографий. Я читал статьи в «Сайентифик Американ», видел картинки в «Лайф» – имитации фотографий. На них изображался «летний» Плутон – если называть «летом» сезон плавления замерзшего воздуха. Я вспомнил об этом, потому что там было написано: когда Плутон приближается к Солнцу, у него появляется атмосфера.
Однако Плутоном я почти не интересовался – мало фактов, много домыслов, далековато, об освоении даже думать не хочется. Луна рядом с ним – элитный пригород. Профессор Томбо, в честь которого была названа станция на Луне, получил в свое время грант фонда Гуггенхайма на фотографирование Плутона с помощью гигантского электронного телескопа, но его интерес понятен – он-то и открыл Плутон задолго до моего рождения.
Дверь начала открываться. Первое, что я услышал, – щелк… щелк… щелк… четыре щелчка в шлеме. Оскар включил все обогреватели.
Передо мной висело Солнце. Сначала я не понял, что это оно. Выглядело светило не крупнее Венеры или Юпитера, если смотреть на них с Земли, – то есть в виде точки, а не диска. Но сверкало оно гораздо ярче, как электрическая дуга.
Толстый двинул меня под ребра:
– Не спи, замерзнешь.
Прямо за дверью начинался разводной мост, он упирался в эстакаду. Та вела к горе, что высилась в двух сотнях ярдов от нас. Дорогу поддерживали опоры, похожие на паучьи ноги, высотой от двух-трех до десяти-двадцати футов, в зависимости от рельефа местности. Всюду лежал снег, ослепительно-белый даже под булавочным Солнцем. Там, где опоры были повыше, под виадуком, протекала речка.
Что за «вода» в этой речке? Метан? Что за «снег»? Замерзший аммиак? У меня не было таблиц с данными, я не мог узнать, что в адских условиях здешнего «лета» замерзает, что становится жидким, а что остается газообразным. Но я был в курсе, что зимой здесь жидкостей и газов не остается – только вакуум, как на Луне.
– Пошевеливайся!
Я рад был пошевеливаться. Слева дул такой ветер, что не только мерз бок, несмотря на все усилия Оскара, но и ступать приходилось с опаской. Я подумал, что наш марш-бросок на Луне был куда безопаснее
