нас доработаешь, – все еще добродушно произнес он. – Поднимайся!
И обошлось бы без синяков.
– Пшел вон! – процедил Пека.
И понеслось!
Помню лишь: был момент, когда я был повержен и стиснут, а он, напротив, победно парил.
– Беги! – крикнул я ему. Он лишь гордо рассмеялся.
Несколько мгновений спустя (я бы мгновения эти вычеркнул из жизни) прогрохотал засов. Узкие сиденья у самой стены, озаренные почему-то синим светом. Не то что лечь – даже сидеть можно только по стойке смирно.
– Прям как в кабинетике моем, восемьсот метров под землей! – разглядывая это суровое, на мой взгляд, помещение, Пека умилился и даже пустил слезу. – Такого же объема, тык в тык, выемка в породе, столик стоит, стул! – Пека шумно всхлипнул, утер щеку. Лично я никакого стула и столика тут не видел, поэтому Пекина слезливость раздражала меня. – …Лампочка шахтерская, графики, чертежи! За стулом – четыре шахтерских лампочки – ж…у греть! – вздыхал так, словно кто-то насильно его от всего этого оторвал!
– Не наблюдаю тут никаких стульев, – сухо произнес я. – Все! Давай, рассказывай. Время у нас, похоже, есть.
– Так чего рассказывать-то? – произнес он.
Да. Трудный клиент.
– А ты забыл, что ли, почему мы… здесь? Из-за тебя… дурилы! – определение его характера все же смягчил. Раздражаться еще рано, похоже. Все еще впереди. – Мы работаем! – я закруглил фразу так.
– Так прямо здесь, что ль, рассказывать?
– А что? Плохое место?
– Не. Место нормальное.
– Ну так давай.
Я глянул на дверку: не будут ли отвлекать? Похоже – время есть.
– Давай с рождения! – я набрался терпения.
– Поселок наш называется Пьяная Гора.
Название заменим.
– Как бы покачнувшись, гора стоит. Вроде – подгулявши слегка. Ну и жизнь соответствует…
Даже я уже чувствую влияние горы.
– Ну – край. Конец света! Доскакали, однако, наши казаки.
– Так ты еще и казак?
– А то!
– …Продолжай.
– Местные их «ласково» встретили – заруба страшная была! «Покорение Сибири Ермаком» – детская сказка! Но кордоны поставили, так и стоят, теперь только называются «воинские части».
– Понимаю.
– Ну, и лагеря.
Как же без этого.
– Батя мой всю войну отлетал, сбили, с концлагеря в партизаны бежал. Вернулся – ясное дело, в лагерь! В наш. В родные места, где и детство провел…
– Стоп! – я поднял руку. – Про батю не надо пока.
С батей его мы запутаемся окончательно.
– Про себя давай.
– Погодь! Я не родился еще…
С ним, похоже, намаешься.
– Ну, батя и в лагере что-то намутил, короче – вышел он лишь в шестидесятых. Взяли его лишь в кочегарку, при воинской части!
