трудового дня в свободное от службы время Николай любил, пройдя пару километров, чтобы посидеть вблизи моря на склоне сопки на завалившемся дереве и посмотреть на залив. Каждый раз вид был другим: менялся цвет воды, спокойное море превращалось в бурное, безоблачное небо покрывалось облаками и тучами, иногда пустынное море заполнялось снующими туда-сюда судами.
Однажды в очередной раз Николай, как всегда, сидел и глядя на море с грустью вспоминал Нюру, родной дом и родные сердцу места.
– Что загрустил солдат, – раздался рядом тихий старческий голос, – Можно и мне присесть. Тяжело мне стало в гору-то подниматься, вот и сажусь отдыхать по пути к могилке. Отдыхаю и морем любуюсь. Я смотрю тебе, солдат, то же нравится это место. По дому скучаешь или весточку плохую получил?
– Садись дед. Место не куплено. Что сказать, и то и другое, – и Николай вкратце поделился с дедом своими мыслями.
– Дело поправимое, отслужишь, вернёшься, и всё пойдёт по-старому. Это мне уж никогда не вернуться в родные места. Если бы Вы, юноша, знали, как там хорошо. Круглый год тепло, два урожая собирают. А какое у нас там вино!..
– Это очень далеко, поэтому нельзя туда вернуться?
– Куда же мне от любимого человека? Здесь доживу свой век здесь и помру. Пока, конечно, потружусь для людей, раз нужен оказался. Очень важно, юноша, когда ты кому-то очень нужен.
– Где ж эта земля Ваша, далеко видать?
– Далеко… Во Франции… Слышал о такой стране?
– Слышал, но мало что, учитель в школе немного рассказывал. Значит Вы – француз. Я так и не запомнил Вашего имени, дедушка.
– Зови, как зовёшь. Ты, значит, служишь в армии. Нравится? Трудно приходится?
– Служу, но больше топором машу. А к трудностям я привычный. Деревенские они завсегда к трудностям привычны, иначе гибель, с голоду помрёшь, если боишься трудностей. Служить нравится и очень даже не трудно. Потом скажу, интересно здесь: море, океан, киты, медведи, рыба, сопки. А у нас в деревне ни моря и ничего такого. Река есть, вернее речка, в реку превращается, если только разольётся. Это потом, внизу по течению, Днепр становится большой рекой.
– Днепр. Да конечно Днепр, – Жак Бертье пошарил за пазухой и достал кисет, высыпал на ладонь немного содержимого, потом растёр ладонями, – Нашёл дикий табак, несколько растений, там на метеостанции. Нюхаю. Бумаги, что б сигарку скрутить, нет. Хорошую бы папиросу покурить. Ты-то куришь? Может, угостишь старика.
– Не, я не курю. Батька ремнём в детстве отстегал за это, так до сих пор помню, да и не нравится вовсе.
– Жаль, жаль. Ничего, вот, получу за службу какое либо денежное вознаграждение и куплю много табаку и газет, а может и папирос, если хорошо платить будут. Обещали. Будут? Как думаешь?
– Должны. Раз обещали.
– Что я говорю. Какое там большое, на кулёк конфет хватило бы и то в радость.
Старик
