отец пошел в зал и включил телевизор, дав понять, что вечер окончен. Ее мама была зашугана отцом, а значит ей я тоже не понравился. О моей же матери и думать было нечего. Близких друзей у нас не было. Мы стали лучшими друзьями друг для друга и были полностью поглощены нашей любовью. И мы были счастливы.
После загса пошли на последние деньги в кафе, пили шампанское и ели одно бисквитное пирожное на двоих. Это был лучший день в моей жизни.
Когда она забеременела после пары лет совместной жизни, я был счастлив. Конечно, боялся, конечно, был в шоке. Она, кажется, тоже была рада. Мы хорошо проводили те месяцы. Она дорабатывала до декрета секретарем в суде. Я писал книгу и подрабатывал в газете, мотался по литвечерам и брал интервью у всех, у кого только мог. Часто я даже не запоминал имен героев своих статей (а ведь все они были не последними людьми в их мирке), а если и запоминал, то забывал их сразу, как только номер выходил в печать. Ритка всегда ждала меня до позднего вечера, но часто засыпала на диване, обнимая живот. Я заходил в сумрак комнаты и выключал старенький телевизор – Ритка любила смотреть советские фильмы. Я целовал ее в лоб и садился на пол, прислонившись к спинке дивана – Ритка располнела и занимала почти все его небольшое пространство, а мне так не хотелось ее будить. По выходным мы много гуляли, ходили по кино и кафе, готовили вместе пиццу и пирожки с картошкой. Мы ждали Сашку так, как ждут детей в сопливых мелодрамах: разговаривали с ним, гладили его, включали ему классическую музыку и читали сказки.
Помню, как встречал ее из роддома. Она не давала мне Сашку. Крепко вцепившись в него, боясь поскользнуться на льду, неуклюже села в такси. Мы ехали молча, а усатый таксист болтал без умолку, то поздравляя нас, то рассказывая о своих пятилетних дочках. Ритка будто была не рада, невидящим взглядом смотрела сквозь запотевшее стекло на злые снежинки. Я видел только ее щеку и закрытый сверток. Приобнял одной рукой ее плечи, но она не прижалась ко мне, как всегда было раньше. Мне было невдомек, что с ней, я не мог понять и боялся спросить.
Когда мы расстались, и они уехали, в один из коротких телефонных разговоров я спросил у нее об этом. Она сначала сделала вид, что не помнит, но потом все-таки рассказала, что была зла на меня и обижена.
– Почему? – спросил я.
– К другим приходили мужья, приносили цветы и конфеты, а ты приходил в неприемные часы и оставлял пакеты вахтерше. Она передавала мне их полупустыми, забирая конфеты и мороженое. Я чувствовала себя ненужной тебе. Мне хотелось соленых помидоров, и ты, конечно, привозил их. Хорошо, что вахтерша их не любила. Но я ела их и не чувствовала удовольствия. – Ритка говорила так спокойно, как будто все это было не с ней. Я понял, что она по-настоящему далеко, что она теперь не в моем мире.
Что мне было делать? Я ведь зарабатывал как мог. Даже переводил по ночам тексты за одного раздолбая из другого отдела. Все для того, чтобы у Ритки все было: и самая вкусная еда, и техника, чтобы ей было легче. Я ругал себя потом, думал, что вот другие ведь успевали. И мне тоже следовало бы. Но потом я подумал, что
