что медведи у нас здесь не живут! – Голос её чуть дрожал.
– Вчера – нет, а сегодня – да, – мрачно проговорил Ури. – Значит, забрёл как-то… что его никто не видел. А то знаешь, какой звон бы пошёл по лесу! И нас бы родители ни за что одних гулять бы не пустили…
– И нам пришлось бы всё время сидеть в норе?! – ужаснулась Фьор. Такая перспектива показалась ей едва ли не более страшной, чем встреча с медведем, от которого можно было, в случае чего, и убежать… а может, и договориться.
Ури помолчал немного. Он раздумывал.
– Пожалуй, нет. Не пришлось бы. Вообще-то, медведи злые только когда очень голодные, то есть зимой. Поэтому хорошо, что зимой они впадают в спячку и спят до весны. Но если кто-то медведя разбудит – ну, случайно… если громко кричать будет, или вдруг с горки прямо к нему в берлогу влетит… – Ури выразительно взглянул на сестру, – тогда конечно… выскочит и съест! А потом станет, как неприкаянный, шататься по лесу и есть всех, кого ни встретит. И таких называют – медведь-шатун. Страшное дело!
Фьор поёжилась и с беспокойством посмотрела в сторону ручья.
– Как ты думаешь, мы его не разбудили?
– Надеюсь, что нет…
– А вдруг его кто-нибудь другой разбудит? Никто же не знает, что он тут спит!
– И не должен узнать, – решительно сказал Ури. – Потому что если узнают… сама понимаешь. Так что помалкивай.
– Совсем-совсем никому нельзя говорить? Даже маме?
– растерянно спросила Фьор. Хранить такую важную тайну показалось ей слишком трудным делом. И чересчур ответственным.
– Ни-ко-му! – отчеканил брат. – Пошли отсюда.
Он повернулся и побрёл в сторону озера, а сестра, вздыхая и оглядываясь, последовала на ним. Некоторое время лисята шли молча. Каждый думал о своём. Точнее, оба думали об одном и том же – о медведе, но по-разному. Наконец, Фьор не выдержала:
– Нет, ты представь только, вдруг медведь всё-таки проснётся! А еды нету… Я так думаю: раз мы первые узнали, что он тут, и никому про него не скажем, придётся принести ему что-нибудь поесть. Положим перед дырочкой, откуда пар поднимался, и…
– Ты что, с ума сошла? – перебил сестру Ури. – А если кто-то по нашим следам пойдёт и берлогу найдёт? Или еду, которую мы оставим? Тут тако-о-е начнётся!..
– Не начнётся! Мы вокруг так наследим, что никто и не разберётся – где начало, где конец. Помнишь, как Фидо показывал? А еду поглубже засунем, и снегом снаружи замаскируем, чтоб только изнутри видно было… ну, если он проснётся. К тому же так мы всегда сможем проверить – вставал медведь или нет. Если еда на месте, значит всё в порядке – спит… и мы можем спокойненько себе гулять!
Ури остановился и уселся в позу раздумья. Потом поскрёб за ухом.
– Хм… что-то в этом есть… То есть, это будет как проверка. И если даже проснётся, то может, поев, снова заснёт. А коли вдруг кто другой пожалует, мы же отличим его следы от своих, ведь так? А уж медвежьи и подавно…
