ещё для «опохмелки». Он точно не знал, что именно пьёт старый князь, но в том, что тот не «просыхает», Кузькин был уверен.
Цель экспроприации дворца была поставлена предельно чётко:
– Ты, браток, того. Всех из дворца пинками под зад, нечего им там! Пусть вещи, какие есть, возьмут и выметаются. А сам посмотри по подвалам: что там у них из выпивки есть. И мигом что найдёшь, тащи сюды для трудового народа в моём лице. А дверь опечатай и охрану приставь. Народное это всё теперь.
Матрёшкину никто не говорил об экспроприации драгоценностей или денег – мысли членов РКНК были нацелены на поиск «чего живительного». Поэтому, когда Елизавета одевалась и собирала свои вещи, Матрёшкин шарил по комнатам и подвалам в поисках алкоголесодержащих напитков.
Елизавета беспрепятственно вышла из дворца с деньгами и драгоценностями и подалась было к тюрьме – поговорить с отцом на предмет того, что делать дальше. Но её оттуда прогнал тюремный сторож, ещё вчера заискивавший перед ней, а сегодня ещё и пригрозил арестовать, если она хоть раз попадётся ему на глаза.
Побродив немного по Глупову, Елизавета вспомнила о дальней и обедневшей родне – семье горного инженера Анимикусова. С трудом найдя их съёмную квартиру, она предстала перед родственниками в роли всеми покинутой и обобранной до нитки жертвы «варварской революции». Родственники покормили её, утешили как могли и дали ей приют и кров, уступив собственную кровать, а сами расположившись на полу. На следующее утро Елизавета решила отправиться в поместье к матери. Родственники справили ей телегу с мужиком, согласившимся довезти княжну до имения, заплатили ему продуктами и керенками, дали Елизавете в дорогу еду и деньги. Елизавета приняла это как должное и, поблагодарив хозяев за гостеприимство и хлеб да соль ласковым добрым словом, отправилась в телеге домой, ни разу не вспомнив о куче денег, которую она вытащила из сейфа отца и которая пачками лежала в одной из её сумок.
Недолго блуждал Матрёшкин по залам в поисках первой цели экспроприации – довольно быстро он обнаружил в кабинете князя бутылку открытого французского коньяка доброй выдержки. Князь любил вечерами сидеть в кресле и потягивать маленькими глотками этот чудесный, тягучий, с глубокой тонкой ароматической ноткой лиможского дуба напиток, выпивая не более пятидесяти граммов за вечер и вспоминая былое, когда выпитое даже и не измерялось.
Поскольку закон взаимной выручки таков: сначала выручи себя, а затем – друзей, Матрёшкин, принюхавшись к аромату, который источала бутылка с коньяком, приложился к ней, приняв позу горниста. Выпив грамм сто из горлышка пузатой бутылки и ощутив мгновенно, как тепло побежало по венам его организма, он тем не менее не одобрил качество самого напитка:
– Не дерёт! Что за хрен? И клопами воняет. На клопах, что ли?
Надпись была на французском языке, а Матрёшкин был слабоват и в русском языке, поэтому, не узнав, «что за хрен» он
