на Сефер Йециру, предшествовавшие публикации Зогара, не претендуют на древность и рассмотрены позднее. Точно так же следует временно отложить анализ предполагаемых каббалистических следов у писателей, творивших до появления этого учения. Необходимо сразу обратиться к проблемам, связанным с Книгой Сияния. Главными вопросами выступают следующие: 1) правы ли современные критики, относящие происхождение Зогара к XIII в. и полагающие, что ее автором является рабби Моше Шем Тов де Леона; 2) есть ли свидетельства, подтверждающие, что хотя бы частично доктрина Зогара существовала значительно раньше или, согласно преданию, в эпоху императора Антонина.
В современном Израиле искать ответы на оба вопроса бессмысленно. Сефер Йецира появилась до того, как возникло элементарное представление о критике документов. Точно так же Зогар стал циркулировать в неоднородной среде, и его либо принимали, либо отвергали a priori. Все же, кто питал отвращение к игу Аристотеля, которое рабби Авраам Бен Давид ха-Леви (ум. ок. 1126), рабби Авраам бен Меир ибн Езра (ок. 1092–1167) и Моше Маймонид (1131–1201) навязали народу Израиля, встретили Сефер Йециру с распростертыми объятиями[166]. Многочисленные приверженцы астрологии и магии в Израиле всем сердцем приняли Зогар: хотя он не был ни астрологией, ни магией, его учение соответствовало их внутренним мистическим склонностям. Вместе с тем поклонники Аристотеля ненавидели Зогар за то, что к нему были неприложимы их методы[167]. Только в настоящее время появились аргументированные высказывания еврейских мыслителей относительно Зогара. Его защитниками выступали Кониц в 1815 г.[168], Франк в 1843 г., Давид Луриа в 1857 г.[169], Мунк в 1859 г., его яростным противником был Грец в Германии[170], если ограничиться одним примером.
Рассматривая влияние, которое оказала Каббала на христианский мир, следует отличать Сефер Йециру от Зогара. Первая не воздействовала на него ни в малейшей степени. Действительно, она стала нам известна лишь благодаря исключительно эрудированному и в такой же мере экстравагантному монаху, но если бы это произошло в XVI в., сам трактат не привлек бы к себе должного внимания. Изложенные в нем концепции о динамике сфирот, комментарии рабби Абрахама и рабби Азриэля заинтересовали некоторых ученых мужей, однако в целом данный трактат не выдерживал сравнения с главным корпусом. Для христианского исследователя Каббала была либо собственно Зогаром, либо производным от него, и, как увидим, ему приписывали исключительно евангельскую направленность. Иными словами, открытие, согласно которому в Израиле с незапамятных времен существовало Тайное Учение, которое со всей очевидностью содержало аналогии и даже тождества с основополагающими догмами христианства, столь откровенно демонстрировало заблуждение евреев, что их обращение представлялось неизбежным[171]. Поэтому в тот момент древность Традиции не оспаривалась в христианском мире, к тому
Конфликт между двумя системами наглядно иллюстрирует следующий факт. Майер отмечает: «Его противниками были едва ли не поголовно еврейские аристотелики, которые грудью стояли против тайного еврейского учения, поскольку оно более согласовывалось с Платоном и Пифагором и происходило из тех же истоков, что и арианская и халдейская эзотерическая доктрина» (Myer philosophy of the Gebirol. P. 12). Здесь достойно внимания то, что объяснение Майера следует рассматривать в свете Книги второй, § V.
«Когда сарацины и христиане стали покровителями философии… их интерес к Аристотелю вызвал зависть у евреев, которые, несмотря на древнее осуждение всех евреев, дерзнувших учить своих сыновей греческому знанию… усваивали философию, читая Аристотеля в ивритских переводах, сделанных с неточных арабских переводов, потому что греческий в те времена мало кто знал» (
См.:
См. его Кадмут ха-Зогар, вышедший в Йоханнесбурге в это время или около того. В нем утверждается, что Зогар значительно старше Вавилонского Талмуда и что ряд его доктрин упоминается Вавилонскими гаонами как Мидраш Йерушалми, который якобы и был фактическим Зогаром.
Правильнее было бы даже утверждать, что, скорее, яростные, чем аргументированные. Мы не видим у Греца и намека на знакомство с каббалой, о которой он пишет с таким напором и с такой ненавистью, которая, на наш взгляд, граничит с дикостью. Так, он называет Зогар «печально знаменитой фальшивкой», хотя если что и печально, то лишь то, что спустя чуть не семь столетий нападок едва ли найдутся два авторитетных ученых, которые сошлись бы в оценке этого памятника. В этой части его истории мы сталкиваемся с вещами неустановленными, о которых он говорит как о чем-то определенно известном, а о вещах, о которых сведения весьма скудные, – как о чем-то совершенно доказанном.
«Некоторые христиане также высоко оценили их (т. е. каббалистические книги и все, с ними связанное), потому что сочли их более благосклонными к христианской религии, чем современные комментарии раввинов. Но они не сумели заметить, что эти самые аллегорические книги наполнены нескончаемыми смехотворными баснями и что еврейское суеверие проступает из них гораздо ярче таинств нашей религии. Уильям Постель навязал свое мнение по этому вопросу некоторым теологам, согласившимся с тем, что в книгах Зогара будто бы есть христианский элемент» (
