– просто обрывки сюжета вскользь и
Беседую с лампочкой, которая знает Морзе:
«Г-д-е-т-о-т-ы-т-у-т».
Отвечаю ей полифонией:
– Не глупи, посмотри – все эти сюжеты мои, или
Будут моими, были моими, но знаешь, я
Так хочу и стараюсь, но до конца понять
Не могу – кто я, где я, какое мне место в них…
Лампочка замолкает и больше не говорит…
Никакого ответа, что приводит к привычной панике,
Только утро опять отражается в нити накаливания,
Под спиною иголки разбудят меня, и вот уже
Разгоняется несмолкаемый шторм под кожей.
И когда, примиряясь с этим, шагну под шквалистый
Недозимний, переосенний ветер – останется
Только тусклая дробь, сигнал:
«Н-и-ч-е-г-о-н-е-б-о-й-с-я».
Это лампочка благословляет меня на Морзе.
Пётр Хазановский. Пётр Кифа
Santa Golyanovo
От старого пруда пахнуло илом,
Вода стоит, как плавленый гудрон.
Потухший дом торчит большим зубилом.
Свет фонарей спускается на дно.
Гольяново остыло и уснуло,
Сложив своих прохожих под матрац.
Сны разбежались торопливым гулом.
За ними гнался одинокий КрАЗ.
Он зарычал, как старый пауэрлифтер
И раздавил осеннего жука,
Который так хотел увидеть Питер
И брызнул на ботинки мужика.
GoodOk
На вокзале воет поезд,
Курит горький фимиам;
Город уезжает, то есть,
Уезжаю сам.
Я оставлю тут беспечность,
Неумелые дела,
Глупости про боль и вечность,
Женские тела.
Там, где сладкая моло́ка,
Там, где велики звенят,
Ждёт несчастное далёко,
Только не меня…
Виниловые нимбы
Его тянуло к тёмным образа́м,
Огням притвора дымного, и всё же
Он шёл туда, где егерский бальзам
Мешают с пивом выпуклые рожи.
Туда, где кружит мутную толпу,
Где можно спорить с дураком прохожим,
И потемнеть лицом, когда во лбу
Под утро бродят выпитые дрожжи.
Кутят герои городского мифа,
Извечно куролесит мир теней.
Знай своё дело, старая олифа,
Пусть образа́ становятся темней.
Дрожат огни и мироточат гвозди,
Косая тень ступает за порог.
Она стоит и ни о чём не просит,
И ничего не говорит ей Бог.
Всё заново напишет старый инок,
А
