надо ж как на грех, случилась там же Глашка-соперница. О чём любезничали они в лавке, один Господь ведает, только что-то долго не появлялся муж, Одарке, затаившейся за углом, показалось вечностью. Когтистая ревность раздирала душу, тяжелой болью давила на сердце. Наконец, ушёл Граня с покупками, а тут Глашка выпорхнула шустрой воробьихой. Жар мщения окатил ревнивицу, она выскочила из-за угла и вцепилась сзади в кудри вдовы. Ах, как вскипели страсти, ах, как взвыла Глафира! Подбитой собакой! Перепугалась, не поймёт ничего. Сзади злой шепот, как смерть: «Будешь мово коханого мужа стеречь, живота лишу!». А кудри трещат.
На крик из лавки выскочили бабы, приказчик, едва разняли цепкие руки Одарки. Пристыдили обеих. Одарка гордо вскинула голову, пылая гневом, бросила:
– То только цветики – могут быть ягодки, – и пошла не обращая внимания ни на кого, на бросившуюся вслед Глашу, но перехваченную приказчиком.
Загуляла по деревне сумбурная сплетня пьяным мужиком. Разрослась небылью, омыла Глаше душу обидными слезами. Хоть бы было за что, а ведь только за вздохи да за мечты о дюжем муже. Не нагрешила! Что ж, теперь обходить Граню стороной? Усмехнулась: коль снова встретится, всё равно улыбнусь ему, пожелаю доброго здоровья с надеждой на взаимность. Господь не осудит.
Только через несколько дней дошёл слух до Евграфа, занятого на вспашке целины, не стал расспрашивать жинку. Только и сказал:
– Дюже перестаралась ты, Одарушка, нет за мной греха.
Одарка обвила шею мужа, расцеловала горячо, и слёзы не то раскаяния, не то прощения ливнем хлынули из глаз, омывая ревнивое сердце.
– Ну, будя, будя, собирай вечерять. Живот пуст, как у зимнего волка.
Одарка захлопотала, слила мужу на руки, подала рушник, и на столе запарили горячие галушки в сметане. Сама села рядом, застенчиво, но крепко прижалась. На том и закончился между кохаными конфликт.
9
Утро занималось, как обычно в эту пору, хмурое, слезливое. Неотложных дел в хозяйстве, кроме дойки коровы нет, можно понежиться в теплой постели, отоспаться за прошлые невпроворотные от дел дни и ночи. Неслышно ступая по земляному полу избы, Одарка оделась, подхватила подойник, а сама – к мужу:
– Граня, в хлеву тот лихой человек, боюсь его.
Евграф всколыхнулся, откинул одеяло, вскочил.
– Трошки обожди, пойдём вместе. – Евграф быстро натянул шаровары, накинул на плечи армяк, сунул ноги в калоши, и они пошли к сараю. На дворе довольно свежо, с севера тянул знобкий ветерок-бодрячок, как его уже окрестили мужики.
Евграф распахнул тяжёлую дверь из толстой плахи, и чуткая Милка тут же поднялась с тёплой лёжки, легонько мыкнула, повернула голову к хозяйке, получая всегдашний кусочек хлеба. Хозяин прошёл в глубину хлева, где скорчившись, лежал задержанный.
– Замёрз?
– Трошки, – Серафим сел неловко, мешали связанные за спиной руки.
– С кем же у тебя детишки, окаянная твоя душа? – Евграф
