готовы, а мы блины собрались печь. День свободный выкроился, вот и наладились к тебе. Не обессудь.
– Погодьте, мужики, вы ж как снег на голову, пройдём в хату, побалакаем с сестрой, – заторопился Емельян, выбрасывая руку вперед с узловатой почерневшей от работы пятерней, приглашая проходить.
Друзья переглянулись, пряча нерешительность в карманы.
– Тронули, бах и сварим кашу.
Топтали сапогами двор не спеша, на ходу припоминая, как и о чём говорено в таких случаях. Припоминалось плохо. Виденное и слышанное когда-то мутилось, как лужа от косого дождя на разбитой дороге.
– Принимай, хозяйка сватов, – гаркнул чёртом Емельян в широко распахнутые двери.
– Тю, скаженный, перепугал дурной шуткой! – раздался звонкий голос Мани.
– Ничего не дурной, – заворковал весело Емеля, пропуская вперед сватов. – Бравые молодцы слово имеют.
Маня и Глаша поднялись из-за стола, на котором штопали одёжку, увидев Евграфа и Степана, вздернули от неожиданности головы, с недоверием глядя на гостей.
– Проходите, мужики, седайте на лавку. На ногах правды нет.
– Желаем здоровья, – Евграф слегка склонил голову, грузно усаживаясь на лавку.
– Здравствуйте! – сказал и Степан.
– И вам не болеть, – ответила Маня, а Глаша кивнула головой, чувствуя, как волнение румянцем разукрасило её глазастое лицо.
– Земляк мой вдовый объявился, Серафим Куценко, – решительно взялся за дело Евграф, – слыхали о таком? Слыхали. Был у нас, просил сватать Глафиру. Мы уж на базу Емельяну все откозыряли. Сказал нам, что вдовой доли сестре не желает. А решать невесте.
– Больно тощ казной женишок, – быстро пришедшая в себя от неожиданного поворота, Маня поджала губы.
– Зато станом крепок да работящий. Вот на что смотреть надо, – сказал Степан.
– Были бы руки да голова не дурная, а казна дело наживное. Нынче он уж три десятины поднял, – горячо похвалил Евграф жениха, пристукнув кулаком по колену. – Это не фунт изюму.
– Так у него двое пташек, – усмехнулась Маня, – с ними бедовать, что по крапиве хаживать.
– Не скажу – что мёд, однако Глафиры голос пока не слышен.
– Уж, не со страху ли ко мне, Граня, вдовца сватаешь? – с усмешкой вышла из-за стола невеста в длинной юбке и белоснежной кофте, хорошо рисующая высокую лебединую грудь, на которую засматривался при встрече каждый мужчина.
– Я тебе замужнего счастья желаю. Не век же ты под крышей брата жить собралась? Край здесь, я смотрю, суровый, малолюдный. Обжиться не просто, без мужика погибельно.
– Ты, Глаша, больно раскудахталась, как кура наша пеструшка, – в сердцах сказал Емеля, громыхнув табуретом, на котором сидел, – Граня да Стёпа дело гуторят. Летом дел по горло, не до жинки порой, а зимой – стынь да скука. Не от неё ли прошлой зимой зубатились, яки волки те? Новая зима скоро явится.
– То-то, жить где?
– Времянку поставите!
