Стырь. Тут же расположились другие сотни полка. Задача простая и понятная: стремительным накатом лавы развивать прорыв пехоты, если такой случится. Кавалеристы спешились, слушая возобновившуюся с рассветом и затянувшуюся канонаду армейской артиллерии, готовые в любую минуту вскочить в седла и удариться в атаку.
Сытые кони гремели удилами, топтали почерневшую, от множества ног, лесную постель. В густом, вязком воздухе стоял монотонный шум большой массы животных и людей, конские запахи остро били в нос. Кое-где синела первоцветом уцелевшая медуница, на опушках оранжевые брызги одуванчика приминались копытами лошадей. Теплая ночь давала возможность кавалеристам отдохнуть возле своих коней. Весело брезжил второй на этой позиции рассвет. Раздались команды унтер-офицеров «Подъём!» Людская масса быстро пришла в движение, прислушиваясь к близкой пальбе орудий. Она вызывала нетерпение у кавалеристов, доносилась перебранка полусонных, вялых людей.
– С ума сошёл бог войны?! Это ж сколько припасу надо!
– Какой час молотят вражьи окопы, перебьют всех австрияков, нам не достанется.
– Целее будем. Наши ходили в разведку, говорят, зарылся австрияк с венгром глубоко в землю. Колпаки бетонные всюду развесил. А под ними пулемёты. Враз посекут.
– Чайку бы горячего похлебать.
– Костры палить не велено.
– Да вон кухня наша подкатила. Налетай, братцы!
В сотне оживление, басовитее стали раздаваться голоса, полетело острое солдатское слово.
– Счас утрамбую полкотелка каши, австрияка враз перехвачу пополам саблей.
– А я его на пику, как таракана на иголку насажу.
– Гляди, как бы от него в лоб гостинец не прилетел.
Говор неспешно разрастался, охватывая широкое пространство, занятое сотней и далее полком, усиливался бряк котелков и ложек, от походной кухни приятно плыл сытый запах каши. Открытый котёл курился прозрачным паром, где встав на ступеньку, повар, в колпаке и халате, черпаком с длинной ручкой раздавал проворно солдатам пищу. Его помощник таким же черпаком разливал в подставленные котелки сладкий чай, слабо закрашенный заваркой.
Пётр и Николай, получив свою порцию, присели под дерево, усмехаясь в усы на реплики, но громкие словёса не развешивали, уминая гречневую кашу, сдобренную маслом, прихлёбывали тёплым чаем, размачивая в нём сухари.
– Как там наши, небось, хлещутся на севе, – сказал Пётр, печально глядя на друга. Они были единственные в полку, кому посчастливилось быть вместе с одного хутора, крепили солдатскую службу и задушевность в отношениях, порождая немалую зависть своих однополчан. – А как бы мы с тобой там сгодились, как бывало всегда.
Пётр толстыми пальцами держал сухарь. Размочил его в чае. Крепкий станом, словно молодой дубок, разросшийся в чистом поле, он напоминал собой отца своего в молодости, степенный в движениях, вдумчивый в разговоре. На голове сидела круглая солдатская
