лицеистов Горчаков, легко он
Прочитанное в памяти хранил
И лекции профессоров всех помнил.
За что они, конечно же, не зря
К нему все очень были благосклонны.
Хотя не все, с него пример беря,
Учились пылко, ревностно, достойно.
Проказники Данзас и Броглио
Учению не отдавались шибко.
И Александр юный, мог ли он
Ответить педагогу без ошибки,
Когда отдавшись собственным мечтам
Или стихам, грызя упорно перья,
Преподавателей не слышал сам
И, может быть, их лекциям не верил.
Не все из них суть правды им несли.
Разборчивы, смышлёны лицеисты —
В сознание своё перенесли
Лишь истинные золотые мысли.
В лицее многие стихи писали.
Так, Ильичёвский, Дельвиг, Кюхельбекер
Себя почти поэтами считали,
Читая вслух свои стихи нередко.
Но Александр… Он не торопился
Вслух оглашать стихи, ещё не веря
В то, что давно он с Музой подружился.
Друзей своих стеснялся он, наверно.
Он не желал, чтобы они смеялись
Над строками его стихов несчастных.
Но мысли Александра всё же рвались
К поэзии, волшебной и прекрасной.
И торопясь, как прежде, к совершенству,
Оттачивая слоги и слова,
Он находил в поэзии блаженство.
От слов и рифм светлела голова.
И вновь его манил неосторожно
Мир новых, тайных мыслей, ярких дум.
Отдавшись одиночеству, возможно,
Он приучал к поэзии свой ум.
Но был лицей не очень светлый храм.
И послушание считая главным,
Подслушивали, наблюдали там
За всеми надзиратели упрямо.
Пилецкий – главный надзиратель, он
Знал всех питомцев, все их разговоры,
Подкрадываясь тихо, как шпион,
До келий их и даже до уборных.
Запоминал любое слово, знал,
Кто дружит с кем, о чём ведут беседы.
Свободно думать, мыслить он мешал,
Про все события лицея ведал.
Быть в курсе дел всех он спешил не зря,
Своей повадкой хитрой всех тревожа.
Его боялись и профессора,
И, может быть, и сам директор тоже.
Он запрещал писать стихи, читать
Иные книги, «пагубные», «злые»,
Которые могли воспламенять
Огнём свободы души молодые.
Стеснял он юности порыв, спеша
Закрыть дорогу к истине великой,
Над молодыми подлый суд верша
И не давая всем им права вникнуть
В
