очень спокойным и жёстким.
– Иначе? – спросил он.
– Как на освобождение от звериных жизненных отношений, от хаоса жизни, который не по зубам комплексующим неврастеникам. И который, между прочим, ими же и создаётся. Не выдержал давления отбора. Ну и Бог с ним! Исчез, превратился в пространство или ещё во что-нибудь, чтобы скорее восстановилось положение идеальной разумности. Для него наша жизнь, всё это, что вокруг, – мир страданий. Такие, как он, уходя, уносят кусочки страдания, приближая всеобщую гармонию.
– А не займёт ли кто-нибудь из нас его место? А каким образом это произошло – всё равно?
– Стал рабом обстоятельств, не смог управлять ситуацией – его вина.
– Но если смерть – результат чьих-то действий? Противоправных, например?
– Ну давайте всех волков расстреляем – они зайцев поедают, – а потом за людей примемся. Одни вегетарианцы останутся. Не так тесно будет.
Полемический запал, тонизировав нервную импульсацию, оживил и омолодил Зелинку, преобразил обычно устало-нежный взгляд скучающе-грустных серых глаз.
И Ирина Зелинка была права. Рвущийся из мира эволюционно возникших и наследственно обусловленных поведенческих структур, из мира рефлексов и эмоций – в неуют смещённого сознания единственный представитель семейства людей человек, хищник, вынужден (под гнётом возрастающих потребностей) отказать другим стабильным единицам, в том числе – животным, в наличии у них способности мыслить и рассуждать, благо речью они не владеют, и обращаться с ними по собственному усмотрению.
Однако Арсову Зелинка казалась не хищником, а… приманкой, скорее. И он, почти не слушая её, думал о том, что покусав зарумянившиеся мочки её ушей и высохшие губки, он не чувствовал бы себя лежащим в чужой несвежей постели.
Ирина Зелинка, между тем, говорила, что всё нелепое, бесполезное и случайное должно быть отброшено, чтобы под свалкой не было похоронено то, что целесообразно. И это – неотвратимо необходимо. Объём неистраченной энергии страстей велик, но это не может продолжаться бесконечно долго, стремление к равновесию – вечно.
Арсов посмотрел в окно на бредущую за детской коляской молодую женщину в зелёной кофте и чёрной юбке, бордовых туфлях и голубых носках, и ему подумалось, что рудокопы прошлых веков тачки свои толкали более грациозно. «На свалку везёт», – мелькнуло.
– Теперь понимаю, Ирина Степановна, что беседа с вами будет очень полезна. Полезней, чем мог предположить, – сказал Арсов и предложил: – Расскажите ещё что-нибудь о Зудитове. Что он был за человек? Чем жил? Как относился к друзьям? Как относился к женщинам, к родственникам и просто знакомым?
– Да ко всем относился как обиженный ребёнок, жалкий и беззащитный. Правда, скрывал это. Но всё равно у него был такой вид, словно пятнадцать лет – в одной квартире с тёщей. Знаете, он из тех, кто всю жизнь хотят чего-то доказать. Которые верят, что во всех заложено поровну, что всего можно
