приемника. Патологоанатом до звездочек сжал веки, выдернул из пустоты голову, встряхнул ею и вновь погрузил половину своего тела в отверстие люка. Та же желтизна клеенки и ничего более. Останавливать палкой лопасти вентилятора и прыгать вниз уже не имело смысла. Он побежал назад к чердачному окну, уже в четвертый раз протиснулся в его маленький квадрат и, стоя на блестящей от воды, скользкой крыше, попытался осмотреть окрестности своей обители.
Серая завеса дождя скрывала все дальше пяти метров. Он направился к пожарной лестнице, но вдруг потерял равновесие, ноги смешно и неуклюже разъехались, задергались, пытаясь приклеиться, прилипнуть к капризной, будто полированной крыше, пальцы цеплялись за воздух. Тело сопротивлялось неминуемому падению с таким упорством и упрямством, что казалось, что законы тяготения признают победу и волю одержимого мужчины в драном, грязном, окровавленном одеянии и сохранят за ним оставшуюся целостность.
Но природа все-таки взяла свое. Патологоанатома понесло к краю пропасти, ноги взлетели, копчик рухнул на мокрый металл, отчего сознание мгновенно притупилось и перестало реагировать на это нелепое погружение в тартар. Когда пустота уже готова была принять его в свои объятия, левая кисть вцепилась за последнюю соломину – невысокое проволочное ограждение. Тело поболталось на высоте трех метров и свалилось в огромную лужу, бесцеремонно затопившую ухоженный дворик морга.
ГЛАВА 9
Патологоанатом открыл глаз. Только один. Второй, как и вся половина лица, был в луже. Врач лежал на правом боку, на больной руке, и не мог опереться на нее, чтобы подняться на ноги. Было холодно. Теперь все его тело кромсала боль. Она впилась остренькими зубками в его кожу, проползла тысячами иголок под ногти, ныла в зубах, жгла глаза, ела его мякоть и крошила на маленькие порции кости. Патологоанатом тупо смотрел одним глазом на тусклую лампочку, что освещала крыльцо морга, и не понимал происходящего. Голова ныла, шумела, гудела, погружая его то в морскую пучину, то в жгучие песчаные барханы, а лампочка казалась палящим солнечным блином, который почему-то совсем не грел его замерзшее тело. Но тут в ее туманном свете появился корабль, нет, парусник, яхта красного цвета с кремовыми парусами. Они танцевали на легком ветерке, плавно колыхались в такт маленьким белым волнам, рассыпались в лучах солнца на длинные, тонкие золотые нити, завораживали отрешенный взгляд патологоанатома. Словно сирены, сладкоголосые дочери речного бога Ахелоя и музы Мельпомены, эти кремовые паруса манили его к себе, тянули из липкого, холодного месива за собою в свою непостижимую тайну на восьми небесных сферах космоса. Патологоанатом забыл о больном локте, надавил на него всей своей разбитой массой и медленно начал поднимать верхнюю часть туловища из лужи, стараясь сесть. С волос, ресниц, носа, плеч мутными струями стекала вода, застилала четкое видение происходящего. Мутное сознание, мутная вода, мутный образ парусника, мутное состояние. Тошнота подступила к горлу – его вырвало
