строгость Нюры больше напускная, но спорить с ней я все равно не решалась, лишь аккуратно пыталась развеять скептический настрой. Отчего довольно быстро ей наскучила моя история, и она пошла мыть, вычищать до блеска, а лучше сказать, шкрябать во дворе пол.
Нельзя было не подсмотреть, не подивиться этому таинству. Из досок в стене Нюра вынула огромный то ли нож, то ли топор. Выглядел неопознанный инструмент устрашающе, этот эффект усиливала обмотанная черной изолентой рукоятка.
Прежде всего доски поливались чистой водой без шампуней и всяких моющих средств, когда доски размягчались, ножом счищалась грязь. Для этого нужно было всем телом налечь на металлическое основание и с силой давить, так снималась верхняя шкурка доски вместе с грязью. Одна доска могла занимать около пятнадцати минут, всего их было десять. После того как доски очистили ножом, вода менялась, и пол не менее усердно мыли тряпкой. И снова темно-коричневую вязкую воду выливали в кусты, но прежде заглядывали в ведро, чтобы изумиться многообразию мусора. Наконец, двор поливался-заливался чистой водой, а доски из грязно-серого цвета превращались в оранжево-бежевые, как будто свежий сруб. В округе надолго повисал мокрый древесный запах.
После побежала к Ивану, не дождавшись вечера, о котором сама с собой договорилась накануне. Этой паузой я хотела наказать его за вчерашнее негостеприимство, хотя я, конечно, обманывалась, что для него это будет пыткой, поэтому и побежала.
Зайти в дом не решилась, позвала с улицы, здесь все так делают. Дикая, я дикая.
Иван вышел тут же, в руке держал лукошко. Я рассмеялась. Он не обратил внимания на смех. Устремился в сторону леса, я засеменила за ним. Всю дорогу думала о том, что если у всякого есть тяжелая повесть, то у Ивана, должно быть, она неприподъемная.
Мы замешкались возле дома Нюры, теперь она уже возила дрова. Иван вырвал у нее из рук тележку с дровами и повез их во двор. Когда Нюра делала не то, что нужно, Иван ругался на блатном жаргоне, но не матерился. Его манера разговаривать меня не раздражала, скорее дивила. В хорошем смысле этого слова.
Потому как язык – поразительный механизм. Если говорить о языке, которым мы пользуемся в обиходе и о том, который преображаем для статей, это вещи совершенно разного порядка. Ты можешь матюгаться безбожно день ото дня, но садясь перед монитором и ощущая под пальцами хрустящую пластмассу, тут же набираешь – «неосуществимо».
Язык печатный ужасен, даже самый хороший и тот ужасен. Поэтому никто ничего не читает, ведь довели людей до белого… (вот я о чем и говорю). Заявляю, нет провозглашаю – мы убили язык! Современный человек не оценит ни витиеватых фраз, ни причастных оборотов, все это мертво и оторвано от настоящей жизни. Я в реальной жизни истеричная, припадочная, визгливая, не всем это нравится, но все отмечают, что я персонаж живой, чувствующий. А на бумаге отобразить свои качества не могу. Это, конечно, еще и оттого что таланта нет, но и потому что язык загубили.
Ох, сколько силы в Нюрином вскоре совсем исчезнувшем «куды» и сколько красоты
