испытывая более нужды скрывать свое восхищение.
– Возьмите, государыня, – воскликнул он, протягивая ладони. – Отдам столько, сколько нужно, возьмите!
Иверия громко выдохнула. Резко шагнула, обжигая льдом в глазах, посверлила испытывающим взглядом. Замерла близко-близко, обдавая прохладой. Как же хотелось поделиться с ней теплом, хоть толикой благодарности. Петр склонил голову, подставляясь, и Иверия прижалась губами к щеке – холодными, но мягкими. Такими, что память отрезала прошлое, оставив только их: замороженная малина, сладость и свежесть, будто с размаху нырнул головой в снежный сугроб. Сколько же страсти в этой ледяной царице, сколько жаркой жажды.
Иверия обхватила руками плечи.
– Горячий… какой горячий… – шептала она, сжимая тонкими пальцами неожиданно сильно.
Дышалось с трудом, в груди что-то сладко дрожало. Стон заскребся на языке – и вдруг сдавил горло. Глубоко в гортани засел снежный ком. Холод быстро спускался по груди, ухнул ниже, но не как в обычную стужу, а изнутри. Онемел затылок, заледенели пальцы, губы дрожали так, что ни слова не срывалось, хоть Петр и пытался заговорить. Ледяная рука поползла по мундиру, выше, ухватила за шею – но наткнулась на темляк и отдернулась. Иверия громко вскрикнула.
Холод отступил. Петр закачался, попятился, ударился о кресло и упал в него, задыхаясь. Изо рта вырвался комочек пара.
Реальность осторожно, на цыпочках, возвращалась. Вот раздались сдавленные ругательства, вот Петра обтерли теплым полотенцем, укутали в одеяло, вот в руку сунули горячую кружку. Пахло смородиновыми листьями, брусникой и еще чем-то острым, пряным, колдовским. Язык обожгло, но даже это было приятнее, чем ледяной паралич.
– Пейте, пейте, Петр Михайлович, – шептали в ухо. – Сейчас все пройдет. Ну как вы? Как вы?
Петр прочистил горло – все еще было льдисто:
– Как мороженая селедка.
Рядом засмеялись.
– Вы простите меня, друг мой, не со зла. Увлеклась… – Пальцы приятно прошлись по волосам, спустились по шее и остановились у темляка. – А эту вещицу вы никогда не снимайте, слышите? Бережет вас пуще любой брони. В ней много любви.
Зрение наконец вернулось, и первым проступило лицо Иверии. Ох как у нее полыхали глаза, ох как горели щеки, ох каким жаром обдавала улыбка. И холодной манила, а тут Петр совсем не мог оторваться. Глядя на эту ожившую красоту, ни о чем не жалел.
Иверия погладила взглядом. Заметила, как он ощупывал грудь в поисках мундира.
– Одежду вашу починят и вернут утром, не беспокойтесь. Ну, согрелись?
– Согрелся, – кивнул Петр, хоть и почувствовал, как в шее скрипнули заиндевевшие мышцы.
– Тогда ступайте, не то Егор мне не простит. Я обещала не задерживать вас разговорами. Увидимся утром, друг мой, я передам письмо вашему императору с обещанием помощи.
Петр одернул рубашку, поправил ворот. Задел пальцами темляк – и застыл. Голова наконец прочистилась, и в памяти
