благодарную слушательницу и любознательную ученицу.
Он был единственным, кто дал ей надежду, и она приободрилась, стала следить за собой, толкла травы в ступке и, втайне от Чумакова, пила подозрительные настои. Скорее всего, именно дедушка внушил Ольге мысль, что ее спасут роды. «Жадничала, – говорил он, – на ребенке экономила, о себе думала, вот тебе и наказание от природы. Недаром природа и роды от одного корня».
Как ни странно, но больше всего старик любил насекомых. А так как в городе выбор их был небогат, то свою любовь он изливал на тараканов и мух. Убить таракана при нем было жестоким поступком, лицо его бледнело, руки начинали дрожать, он словно бы слышал удесятеренный хруст раздавленного беззащитного тела и принимал эту маленькую незаметную смерть, как гибель близкого человека. «Химическое оружие запрещено!» – кричал он, смело вырывая из рук Пети аэрозольный дихлофос.
Он свято верил в несколько устаревшую теорию самозарождения живых существ и считал тараканов если не разумными, то чрезвычайно умными животными. Вечные спутники человека, выжившие рядом с грозным и хитрым соседом, независимые от него духовно, но зависящие от его пищи и жилья, они представлялись старику древним и мудрым племенем, призванным следить за человеком, разведчиками природы, вездесущими соглядатаями, добровольно идущими на жертвы ради спасения жизни на Земле. Он восхищался красотой их узких коричневых тел, быстрым бегом, осмысленными перебежками по кухонному столу, чуткими усиками, блестящими лбами и искренне желал, если, конечно, не удастся получить заветную пилюлю, после смерти воплотиться в теле Великого и Прекрасного Таракана, восседающего на Лотосовом троне.
Ночные насекомые озадачивали его своей тягой к свету. Он и в этом видел свое родство с ними – старшими братьями человека. «В природе нет ночного света, кроме света луны, звезд, светляков и гнилушек, – говорил он, – а насекомые древнее человека. Почему же они стремятся к свету, зажженному нами? Что ищут они, что хотят? Откуда в них это? Днем спят, скрываясь от солнца, а ночью ищут искусственный свет. Велика тайна и нет на нее ответа…»
Ну, а мух он любил за прекрасные летные качества, за прихотливость траектории полета и за «неугомонную жизнерадостность».
– Ты еще вшей разведи, – ворчал Петя, безжалостно прихлопывая черное блестящее тельце, – или блох. Разведи и радуйся. Они от твоей крови быстро спятят, сектант чертов.
– Им же больно, – стонал старик. – Тебя бы так, окаянного, в лепешку-то.
– Людей не жалеешь, – огрызался Петя, – а переносчиков заразы вылизывать готов. Уродятся же такие!
– Это ты никого не жалеешь, – смело вступал в спор дедушка, – ты и человека этак прихлопнешь и не моргнешь глазом.
– Надо будет, и прихлопну. Иных давно пора к ногтю прижать.
Дискуссии обрывал Чумаков. Он не любил
