Этому разучиваются. Кто быстрее, кто медленнее, а ты уж до смерти останешься легковерным. Мало тебе шишек, что ли? Так ничему и не научился.
– Научился, – твердо сказал Чумаков. – Всегда и во всем верить. Это ничего, если он тебя обманет, ты верь, пусть обманщику будет стыдно, он раскается, он сам сознается в своей лжи.
– Держи карман шире, – сказал Оленев. – Он тебя еще раз обманет и посмеется над тобой, дурачком.
– Вот чему тебя научила семейная жизнь, – ехидно сказал Чумаков. – Еще бы, там-то уж точно жена врет мужу, муж обманывает жену, оба врут напропалую детям да еще лупят нещадно их за мелкие хитрости. А у кого им учиться? У мамочки с папочкой. «Уж ты, сынок, не говори, ты уж, дочка, не выдай…» – нарочито противным голосом проговорил Чумаков.
– Завелся! – рассмеялся Оленев. – Сел на любимую темочку о вреде семьи и брака. Иди лучше в операционную, моралист.
Как и предполагал Чумаков, рана оказалась неглубокой и неопасной. Несколько швов, привычная работа, выученные наизусть движения рук.
«Вот так же и Петька лежал под моим ножом, – вспомнил Чумаков. – Там-то было посерьезнее…»
– Вас ждут, – сказали ему, едва он спустился из операционной. – Брат, кажется.
У входа в корпус топтался Петя. Уже вечерело, было морозно и неуютно, мела пурга, невесомой блестящей пылью опадал иней с деревьев.
– Что же ты? – сказал Чумаков, ежась. – Заходи.
Он провел Петю в ординаторскую, включил чайник.
– Садись, садись, сейчас чай пить будем. А я только о тебе вспомнил.
– Я ненадолго, – сказал Петя. – Я попрощаться пришел.
– И ты… – только и сказал Чумаков, опустившись в кресло. – Что-нибудь случилось?
– Ничего, – сказал Петя. – Пока ничего. Просто мы уезжаем.
– Кто это «мы» и куда?
– Я и Ольга. Через час наш поезд. Едем к моей матери. За Урал. Ты уж прости, Вася, так получилось. Я пришел домой, а она сидит на чемодане и плачет…
– Ну да, – вздохнул Чумаков, – что ж, никто вас не держит. Я знал, что она уезжает, и уже смирился с этим, но почему ты? Разве тебе плохо у меня?
– Послушай! – рубанул воздух ладонью Петя. – Ты это брось! Не тяни из меня жилы. И так муторно, что оставляю тебя с этими клопами. Я вернусь, не скоро, но вернусь. А сейчас должен ехать. Я не могу отпустить ее одну, ей некуда идти, а у тебя жить она больше не будет. Она боится за тебя, все эти жалобы, скандалы, у тебя могут быть неприятности, ее совесть замучила.
– Чья совесть? – неумно спросил Чумаков. – Ах да, я знаю, она писала. Ну что же, ты прав. Только знаешь, не ожидал от тебя такого. Грубиян, драчун, хулиган – и на тебе! Хотя, что я говорю, болван… Ты замечательный парень, мне очень легко было с тобой. И ей будет хорошо. Ты не обидишь.
– Ладно уж, – сказал Петя, – не мастер я языком трепать. Пойду я, пора. Что Ольга попрощаться не пришла, ты не обижайся. Боится
