что я отгрызала горбушки.
– Уверен, что я тебя не ругал.
– Ты говорил, что багеты от этого черствеют.
Мы снова помолчали немного, свернув на юг в сторону Сены.
– Интересно, что затеял Алби? – спросила Конни.
– Дрыхнет, наверное.
– Тогда все в порядке. Это можно.
– Либо дрыхнет, либо пытается понять, почему на подоконнике нет заплесневелых кружек. Наверное, до сих пор в отеле, прожигает сигаретами шторы. Обслуживание номеров! Принесите мне три банановые кожуры и переполненную пепельницу…
– Дуглас, именно для этого мы сюда и приехали, чтобы избежать подобных упреков.
– Знаю. Знаю.
А потом она замедлила шаг и остановилась. Мы находились на улице Жакоб, напротив маленького и несколько обветшалого отеля.
– Смотри. Мы здесь жили, – сказала она, беря меня за руку.
– Ты запомнила.
– Ту поездку – да. Какой у нас был номер?
– На втором этаже, угловой. Желтые шторы. Вон там.
Конни положила голову мне на плечо:
– Наверное, нам следовало поселиться здесь.
– Я думал об этом. Но решил, что будет немного странным: мы ведь теперь с Алби.
– Нет, ему бы понравилось. Ты бы рассказал ему историю, он теперь достаточно взрослый.
34. Отель на улице Жакоб
Случилось это восемнадцать лет назад.
Приближалась годовщина со дня рождения нашей дочери, а вслед за ней, почти сразу, та, другая годовщина. Я знал, что в эти дни Конни придется трудно. Ее горе, как я успел заметить, накатывало волнами, и, хотя промежутки между гребнями удлинялись, вселяя надежду на то, что однажды наступит день, целый день, когда мы не вспомним о нашей дочери, очередной шторм был неминуем.
В своем обычном стиле, командно-запугивающем, я пытался с маниакальной оживленностью приободрить Конни; щебетал без перерыва, как утренний диджей, беспрестанно названивал ей с работы, старался при любой возможности обнять и ласково чмокнуть в макушку. Пустые сантименты – неудивительно, что она была грустная, – вперемежку с короткими приступами ярости, когда, оставшись один, я от бессильной злобы бил кулаком в стену, потому что ничем не мог ей помочь. Да и себе тоже, потому как и я имел право на собственное чувство вины и горя.
Можно было бы ожидать, что там, где не справился я, помогут ее многочисленные верные друзья, но куда бы мы ни бросили взгляд, повсюду видели младенцев или карапузов на руках, и оба находили выставленную напоказ родительскую гордость почти невыносимой. В свою очередь, наше присутствие, видимо, смущало новоиспеченных родителей. Конни всегда пользовалась огромной любовью, всегда была популярна и весела, но случилось несчастье… и люди, казалось, были им оскорблены, особенно когда оно уничтожало их собственную радость и гордость. Поэтому, ничего не обсуждая, мы спрятались в своем маленьком мирке, где и жили тихонько сами по себе. Гуляли, работали. По вечерам
