Заеб*ла! – выплевывает он с такой злостью и пренебрежением, что у меня внутри все переворачивается.
– Да пошел ты! – толкаю его в грудь, задыхаясь от слез. Он хватает меня за воротник и, надавив, «усаживает» обратно на диван. Я заваливаюсь назад, и это становиться последней каплей. Пинаю его со всей дури в бедро и тут же едва не взвываю от боли в ступне.
– Ты совсем идиотка?! – сцепив зубы, цедит Долгов, схватившись за ушибленное место, а после начинает надвигаться. Меня же накрывает паникой от его совершенно дикого взгляда и побледневшего от бешенства лица.
– Не смей меня трогать! – кричу истерично, и бью со всей дури ногами, куда придется, но Долгову хоть бы хны. Он, словно специально позволяет мне раздраконить себя еще больше, даже не закрывается. И когда его ярость достигает апогея, перехватывает мои ноги и с силой дергает на себя, отчего я проезжаюсь по дивану, точно зная, чем это все закончится.
Можно ли после того, как мужчина ясно дал понять, что ты в его жизни пятое колесо, хотеть его?
Оказывается, можно.
Как ни парадоксально, после всего сказанного, моя потребность в нем, вопреки гордости и здравому смыслу, стала ещё сильнее. Мне нужна была хотя бы иллюзия того, что он мой. Всего лишь на одну ночь.
Забыться, отогреться, выдохнуть.
Утром я обязательно найду в себе силы быть гордой, но сейчас у меня их просто нет.
Знаю, глупо это, жалко и совершенно нелогично, учитывая моё желание уйти. Ещё пару недель назад я бы, как и многие, презирала такую дуру. Но сейчас с горечью признаю довольно банальную истину: человек – это не то, что он думает и считает правильным. Человек – это то, как он реализует свои мысли и «правильное» на деле, когда жизнь, будто смеясь, проверяет его принципы на прочность.
Мои, увы, проверку не прошли. И я это отнюдь не оправдываю. Но себя прошлую, презрительно кривящуюся, если бы встретила, просто послала, ибо все мы умницы только лишь потому, что нам посчастливилось не быть в чьей –то шкуре.
Свою я ненавижу. Так ненавижу, что чуть ли не рыча, продолжаю выплескивать отчаяние и безысходность, нанося лихорадочные удары по причине моей агонии.
Я хочу, чтобы ему тоже было хоть немножечко больно.
Правда, когда вхожу в раж, и неожиданно для самой себя влепляю Долгову хлесткую пощёчину, сердце ухает с огромной высоты, и время, будто останавливается.
С ужасом смотрю на выступившую на нижней губе кровь и красный отпечаток ладони на впалой щеке. Но пугает меня вовсе не исказившееся от гнева лицо и возможные последствия. Мне страшно от того, что я сама только что стёрла границу, за которой теряется уважение друг к другу, и начинается вседозволенность. К горлу подступает острый ком и хочется плакать.
– Всё? – нависнув надо мной всем своим мощным телом, спрашивает Долгов, не скрывая злости.
– Прости, пожалуйста! – выдыхаю еле слышно и дрожащей рукой тянусь, чтобы стереть капельки крови с его губы. Но он резко дёргает головой вправо,
