каштаны, а по утрам пить карамельный латте.
Ещё помнить запах жухлой травы из-под снега, дольки мандарина, капли дождя и раскаты грома. Обязательно вспомнить закон Ньютона – Декарта (зачем это?) и страницы из Торы.
– Мы ведь больше не будем прежними.
Покроемся чешуёй, у нас вырастут хвост и клыки. Мы будем выть на Луну и охотиться на зайцев.
Или же наши лица станут лисьими. Мы спрячемся в норы, по ночам будем вынюхивать следы и воровать в деревнях кур.
А может, мы станем чересчур добрыми. Будем парить в небе, надеясь быть поближе к Богу. Мы приблизимся к Солнцу, и крылья вспыхнут от горячих лучей вместе с ними.
Мы упадём в море. С шумом в белые гребни, рассечём воду на две половины, спрячемся за подводные камни, переведём дыхание – одно на двоих – как прежде.
В шестнадцать всё можно. В шестнадцать не страшно или же страшно, но совсем по-другому, иначе.
* * *
Дом рушился прямо на глазах.
Проваливался, рассыпался на мелкие кусочки гравия, и мы наступали на них промокшими ботинками.
– Никого не обманешь, – говорю. – К Святому Петру выстроилась очередь.
– Наглотаешься ветра! – Димка не оборачивается. – Не стой, продует.
Кровь проступает сквозь его слова.
Сочится по рубашке (уже не по венам), прячется в мокрый песок.
– Не остров Святой Елены, да? – спрашиваю. – Ведь у моря свои законы. Не важно, где провести последние дни.
– Или сны, да? – Димка уже оборачивается.
Я не вижу глаз.
Дыры.
Ямы.
Темень.
– Или сны, – повторяю.
Я знаю, что это ещё один сон, в котором Димка рядом. Ещё один сон, где мы вместе бредём по тёмным туннелям. Ещё один, когда можно говорить так, как будто это явь.
Я знаю, ещё чуть-чуть – и бесконечность наполнится солнцем.
Солнечные лучи вольются в сон постепенно, по одному, заполняя даже самые маленькие отверстия. Они пробуравят шершавую поверхность, полыхая и обжигая огнём. Будут дышать на потемневшие стекла, рисовать на стенах, оседать проседью на солдатских касках, скользить едва заметными бликами по сугробам.
– Когда-нибудь мы найдём частицу мира. – Димка смотрит на меня из-под длинной чёлки. – Правильного мира, понимаешь? Даже если нам придётся взорвать все коллайдеры в мире. Знаешь почему?
– Почему? – дышу прямо в губы.
– Потому что эта частица будет в нас. И тогда не надо будет стрелять в людей, чтобы заставить их думать так, как хочется кому-то другому. Это избитая истина всех времён. Но любую истину можно переписать заново.
Солнце скользит по морю. Перекатывается, как мяч.
Прыгает по волнам, догоняя белый, почти невесомый катер
