пары лет будет недостаточно. И волшебной таблетки нет. Невозможно однажды таким проснуться. Это глубокая работа, это длинный путь. Зрелость. Ее невозможно перенять, ее невозможно «подселить» внутрь. Зрелость приходит с проживанием. Проживанием своей жизни, осознанием себя. Зрелость приходит с опытом. Как и умение не бояться быть смешным. Впрочем, для этого требуется не только зрелость, но и мужество в купе с легкой непринужденностью. Это и есть, наверное, одна из причин, почему она выглядит столь привлекательно, что непроизвольно хочется мягко наклонить голову, щуриться сквозь ресницы, покачивая головой в такт словам с понимающим видом, и светиться полуулыбкой. Хочется проникновенных разговоров, но не на все темы, а только на те, на которые как раз и не принята откровенность. Хочется протянутой руки, хочется припадать к плечу и утыкаться носом в область сонной артерии. А вместо этого я сижу сейчас здесь как в засаде между двумя войнами, и сыплю прописными истинами, будто проповедница.
– Мне временами кажется, ты нарочно надо мной издеваешься?
– Я вовсе не издеваюсь над тобой, – проговорил он, наконец, подняв на меня свои удивительно насыщенные глаза. – Я издеваюсь над собой…
– Почему? – спросила я, прервав затянутую паузу. – Ты сожалеешь о чем-то?
Он не ответил.
«Пропадает», – подумала я. «Кто действительно пропал, тот молчит», но вместо этого лишь прищурилась и, чуть наклонив голову, напела: «В душе моей осадок зла. И счастья прежнего зола…»
Он с минуту мерил меня глазами. Глаза. В них словно молнии сверкали. Яркие красноватые молнии, рожденные из хаоса агрессии и терпимости.
– Ты слишком умна. Это опасно. Хотя я это уже говорил, – отозвался он.
– Приятно, что ты снова это отметил, – я улыбнулась.
– Ты привлекаешь к себе, играя на очаровании, и удерживаешь на пороках. Ты невинна душой и испорчена до мозга костей. А вот это уже очень опасно. Для других. Но вполне уместно. Я же старше тебя почти на двадцать лет. И совсем не тот, кто может похвастаться жизнью с роскошью воспоминаний. Большая часть их навсегда закрылась для меня в выжженных ячейках мозга без шанса к восстановлению. Единственное, что остается, – это крупицы мужества не поддаваться отчаянию, когда вновь и вновь натыкаешься в себе на эту незримую битву внутри серых и белых извилинах студенистой массы, именуемой мозгом. Здесь главное, в конец не ополоуметь от самого процесса. А сожалений нет. Давно нет. Совсем не осталось.
– Что позабудешь, того потом всю жизнь не хватает, правда? – я прильнула на руки сложенные на столе перед собой и посмотрела на него снизу вверх. Свет уличного фонаря скользнул по его лицу и отразился в глазах. Они казались бездонными. – Но сколько найдется желающих отдать многое, лишь бы частично стереть свои воспоминания.
– Я будто только сегодня встретился с тобой, –
