подобная предсказуемость казалась естественной и ничуть не раздражала. Именно таким я предполагал тот сеанс, намереваясь, если не возникнет у нее неприятных ощущений, трижды добиться ее удовольствия. Потому я позволил себе взмахнуть рукой, стряхивая с пальцев усталость и снова схватился за безжизненную твердость фламара.
После первых же его движений молитвенные стоны ее прорвались к нам, не оставляя больше ни в чем чистоты, возникая при стремлении вглубь, вынуждая блекнуть лепестки амарисов, стоявших в высокой черной вазе перед зеркалом, вырывая перья из пролетающих за окном птиц.
– Сильнее, – груди ее покрыты уже были красными пятнами, почти не осталось на них нетронутой бледности. – Вы же сильный мужчина, доктор. Почему так слабо?
Лесть никогда не производила на меня впечатления. Если говорить о физической силе, то я, немного занимавшийся в юности королевской борьбой бомас, превосходил многих своих однокурсников, но значительно уступал ее мужу, не говоря уже о столь смертоносном существе, как мой слуга. Для моего рода занятий мне требовалось лишь удерживать себя в приятном для женщин виде, что удавалось легко и без особых усилий, а в большем я не видел необходимости и еще в школьные времена полагал стремление к физической силе, восхищение ею, признание ее в качестве ценности и значимого феномена уделом созданий истинно слабых, диких, необразованных и невежественных. И все же от слов девушки, от ее ароматного упрека я вновь ощутил в себе стеклянную злость, нараставшую с каждым ее словом, требовавшим от меня превосходства над собственными ограничениями, не позволявшими ей пережить желаемых ею ощущений. Вдавливая и вращая, я наблюдал за ее бедрами, двигавшимися навстречу фламару в отчаянном стремлении собственным порывом придать ему силу и рука моя дрожала, едва удерживающаяся от презирающей последствия свободы, перегрызшей бы горло любой возможности раскаяния.
Желчный восторг, горьким пламенем застрявший в горле, распространявший кисловатое, волнующее, отравленное дыхание свое, проникавший сквозь невидимые небесные прорехи в незримые пустоты моего черепа и добиравшийся до мозга лукавым паразитом, окутывал его пьянящей доверчивостью. С каждым ударом нарастал он и давление его становилось почти невыносимым. Сминая все мои мысли и чувства, превращая видимое в темную ограниченность, едва прорывающуюся сквозь пыльную мглу, звукам придавая смягченную рикошетирующую оторопь, он сохранял только голос девушки в безутешной чистоте. Приходилось сжимать вторую руку в кулак, вдавливать зубы друг в друга, рискуя повредить их, выдавливая из десен жидкую медь, сдерживая тем самым собственное намерение, равное, пусть и не подобное, стремлениям Кабросса, содрогаясь от сладострастной ненависти, пробуждаемой во мне девицей и надеясь никогда больше не услышать от нее ни одного слова.
– Сильнее! – застонала она, схватила обрывки ткани и потянула ее и та разошлась, растеклась веселой тенью, полностью обнажая груди,
