Чтобы набрать теплую, надо заткнуть раковину металлической пробкой на цепочке. И вот тогда уж можешь плескаться сколько влезет. Высморкаться? Пожалуйста! Но потом изволь умываться собственными соплями. А обычная чистка зубов превратилась в пытку. Он раздобыл банку из-под джема и с трудом подпихивал ее к крану, расположенному так близко к краю раковины, что ладонь не пролезала.
Максим тряхнул головой, смахивая тоскливые воспоминания и развернул тетрадный листок в клеточку. Каллиграфический бабкин почерк в который раз приветствовал его вычурными завитушками:
«Дорогой Максимушка! Мой любимый и родной вну́чек! Сейчас я попрошу тебя сделать для меня что-то очень важное! И отнесись к моей просьбе серьезно! Пожалуйста!»
Максим протер глаза.
– Чего это она восклицательные знаки впихнула после каждого предложения? Даже на бумаге продолжает кричать, – он представил бабку в строгом платье из темного бархата. На открытой горловине крупная брошь в форме виноградной лозы с ягодами цвета вина, рюмочку которого бабка позволяла себе по праздникам.
Она надевала это платье исключительно в оперу. Вспомнились сборы на премьеру «Набукко» Джузеппе Верди. «Бука» – про себя назвал ее Максим. Мама в последний момент отказалась ехать. И бабка, отведя в сторону руку садовника, подававшего ей пальто, начала то ли кричать, то ли петь, называя Софью «неблагодарной дочерью и никудышней матерью». А Максим стоял на лестнице, вжав голову в опущенные под тяжестью чувства вины плечи.
«Они обе меня ненавидят! Одной мешаю по операм разъезжать, а другой – с кавалерами встречаться», – он скинул куртку с шапкой на пол и завопил:
– Я тоже никуда не поеду! Не заставите! – спрыгнул со ступеньки и помчался в свою комнату. Заперся изнутри, чтоб отстали наверняка.
Оперная музыка действовала на Максима странным образом. Слушая соловьиные рулады одетых в старинные костюмы артистов – как на картинках в книгах про принцев и принцесс, – он мечтал об одном: чтобы бабка и мама смотрели на него с тем же обожанием, с каким они лицезрели чужих дядек и тётек, изображающих страдания на сцене. Он ревновал бабку к ее пластинкам, потому что видел, каким отрешенным становилось ее лицо, когда играл граммофон. И тут уж даже вопрос не задай – бабка подносила указательный палец к губам и блаженно улыбалась.
А мама… Иногда ему до кожного зуда хотелось прижаться к ней. И пусть считает маленьким! Лишь бы обняла, погладила по голове. Он готов стерпеть любое наказание – за разбитый графин или содранную коленку, – только бы заметила.
Раньше не понимал, откуда бралось ощущение неловкости в их отношениях. Когда подрос, подметил, что мама никогда не смотрела ему в глаза. Специально избегала, или он просто не существовал для нее?.. С таким равнодушием можно смотреть не пенку в стакане молока, думая о чем-то своем.
Часы пробили три. Максим отогнал флёр прошлого и принялся изучать бабкино письмо.
