сунув в рот какую-то соломинку, и пресерьезно разговаривал с конем, косившим на него блестящим темным глазом. Льюберт тогда, разумеется, не преминул поднять старого недруга на смех и чуть не нарвался на драку, но в глубине души впервые ощутил к Пастуху нечто вроде уважения.
Но, если «дан-Энрикс» в самом деле на какую-то секунду захотел забрать свои слова обратно, то такие колебания испытывал не он один. По глазам каларийца было видно, что щедрое предложение южанина поставило его в тупик. С одной стороны, ни один нормальный человек не стал бы искушать судьбу, пытаясь сесть на Фэйро, признававшего только «дан-Энрикса» – возможно, потому, что энониец обходился с ним не как с конем, а как с особой королевской крови. С другой стороны, нельзя было представить себе каларийца, который признался бы, что не способен сесть на ту или иную лошадь. Особенно если этим каларийцем был сэр Ирем.
– Думаю, ты прав, – сказал он Пастуху, помедлив. – Фэйро, несомненно, лучший конь, которого можно найти в этой дыре… Значит, так мы и сделаем. Получишь своего коня обратно сразу же, когда нагонишь нас. Удачи, Рикс.
Когда сэр Ирем вышел, Льюберту послышался тяжелый вздох. Жалел ли энониец о своем поспешном предложении или расстраивался, что придется оставаться здесь, пока отряд мессера Ирема заканчивает триумфальный марш-бросок к Сокате – сказать было сложно. Льюберт покосился на него, пытаясь угадать, о чем тот думает. В другое время близкое соседство с Пастухом нисколько не обрадовало бы Дарнторна, но сейчас «дан-Энрикс» был единственным знакомым ему человеком среди разношерстных, обезличенных страданиями раненых, и это заставляло относиться к нему как-то по-другому.
В лазарет «дан-Энрикса» привел какой-то пехотинец. Оруженосец лорда Ирема все время порывался идти сам, но его спутник – коренастый парень с грудью и плечами кузнеца – не обращал на это ни малейшего внимания и продолжал крепко держать южанина за локоть, явно собираясь подхватить его, если тот вдруг осядет на пол. Возможно, латник был не так уж и не прав, потому что из-под погнутого наплечника энонийца торчало обломанное древко стрелы, а выглядел Пастух ничуть не лучше, чем в тот день, когда он на глазах у Льюберта хлопнулся в обморок на заднем дворе Академии.
Увидев Пастуха, Дарнторн даже слегка пришел в себя, хотя ему тоже пришлось несладко. С него всего несколько минут назад сумели снять помятый от удара шлем, и голова у Льюберта гудела, как Лаконский колокол. Ему все время чудилось, что лавка, на которую его уложили, медленно покачивается под ним, как лодка, спущенная на воду. Стоило Дарнторну чуть-чуть пошевелиться или даже просто повести глазами из стороны в сторону, как к горлу сразу же подкатывала тошнота. Сознание, что его старый враг тоже не наслаждается одержанной победой, несколько примирило Льюберта с действительностью. Еще утешительнее была мысль, что из него, по крайней мере, не придется выковыривать такийскую стрелу, как из «дан-Энрикса».
Работавший
