это правильно – так и должно быть. Действительно было в той комнате два окна (только конечно не на бульвар). Я пересел в кресло, увидел свое отражение в зеркале: совершенно замученная, усталая женщина – морщинки у глаз, лицо какое-то пористое, жирное. Еще бы: такой бурный день – просто безумный! А тут еще глупые сны.
И с чего это Томочка нравится Сержу? – подумал я, разглядывая ее отражение. – А ведь эта дурацкая прическа (она провела рукой по своим волосам), идиотически выгибающиеся кудри без всякого цвета, этот курносый носок и дебильные глазки – все это так ему нравится (я испытал) – я любил это, будучи Сержем, и чувствую жалость теперь, сам став Томочкой. Впрочем, так жалко, как нынче, она никогда не смотрелась. Хоть я и всегда находил в ней поразительное сходство с нанайской ряшкой Павла Первого, но сейчас это был уже совсем какой-то развенчанный император. Впрочем, она за собой, вероятно, следила, а я за ней – нет (так только – наблюдаю со стороны).
Голова кружилась, томящая слабость разлилась по всем моим членам, и легкая тошнота подступала к горлу. Неожиданно я вдруг почуял горячие влажные волны, прилившие между ногами, и… от ужаса вздрогнул, остолбенел, еще просто не веря… У меня началась менструация – обыкновенное женское.
Странное чувство, читатель, – такое впечатление, что с твоим телом что-то происходит, а ты ничего не можешь поделать, – как во сне.
– И там так ужасно пахло, – произнесла между тем Щекотихина.
– А! Где? – воскликнула я. Я ушла в себя, так, что все позабыла вокруг. Надо было быстрей что-то делать. Я засуетилась. Что мы делаем в таких случаях, милые подружки? – вата? бинт? черт возьми! – у меня же и нет ничего.
– Ну, в этом сне с птичками – каким-то навозом.
– Да? сильно пахло? – спросила я, – это ужасно, Марина, ужасно – просто ужасно (черт!) – Слушай, у тебя нет ваты?
– Откуда? – ты же видишь мне нечего надеть. Сама хотела просить…
– Что ты, у меня ничего нет для тебя – вскричала я в панике и добавила тише: – пожалуйста, поставь чайник – я сейчас приду.
Натирая промежность сырыми трусами, я беспорядочно рыскал, метался в поисках хоть чего-нибудь подходящего к случаю. Нашел чистый носовой платок и уединился в туалете… Дальнейшие подробности уже не литературны.
Но то, о чем я там думал, будет уместно предложить на рассмотрение публики. Думал о многом! И, во-первых, я проклинал свою злую судьбу, попустившую мне стать менструшкой, приведшую в этот проклятый сортир… А во-вторых, я пытался умом охватить масштабы всех этих обменов. Пока было ясно лишь то, что я – Томочка, расслабленный – Марина Стефанна, Серж – скорей всего пришел в себя, Марина – видимо, Геннадий, тогда Томочка – во мне. Но может быть подключены еще какие-нибудь тела и лица? Потом, непонятен сам механизм: кто здесь главный виновник? – Геннадий? Марина? – черт их знает! а может опять тарелочники? О, это было бы просто ужасно! – тогда они мне, пожалуй, внушат, что я – Томочка, и ходи с этой ватой. Нет, об этом и думать нельзя – страшно! – подслушают, превратят в Лядскую,
