покой и благоденствие.
Горение молодых сердец звало на подвиги во имя всеобщего добра и счастья.
Жизнь приносила с собой Любовь.
Знал ли обо всём этом великий Вождь?
Знал, но не мог отвязаться от навязчивой мысли: без великих потрясений не бывает великих свершений.
– Деда, а ты не заболел?
Приоткрыл глаза, а передо мною чудо человеческой природы – дитя женского пола. Росточка не высокого, глазищи чёрненькие, широко улыбается малозубым ртом.
– Правда не заболел?
– Эми, не мешай дедушке!
– Мамочка, я ему не мешаю – я спрашиваю. Вдруг ему надо пилюльку?
– Пилюльки у него свои. Сейчас отдохнёт, заглянет в пивнушку, примет своё лекарство и сразу поздоровеет…
Понимаю издёвку молодайки с детским оранжевым ведёрком, полным песочка из песочницы в левой руке, лопаткой – в правой. Вижу – ей хочется продолжить диалог, начатый девочкой, ждёт, что огрызнусь.
Не огрызаюсь, потому, что в голове без пилюлек молоточки стучат: “В жизни без великих потрясений не бывает великих свершений!”
“Но жизнь – есть жизнь… Для жизни ты не Бог,
А только проявленье этой жизни”.
Ильич – проявленье?
А я – проявленье?
А мой умирающий товарищ – проявленье?
Про Владимира Ильича жёстко сказано, незаслуженно.
Конечно он не Бог, но он мог быть им; пусть не для всего человечества, но для многих россиян он и сейчас живее всех живых – в мавзолее лежит, похорон своих дожидается.
Когда-то я в своей “Лебединой песне”, о жизни своей, кажется, сказал больше, чем следовало и, видимо, поэтому хорошо знакомая мне женщина попросили написать о перипетиях жизни НЕЧТО. Я же сомневаюсь – напишу ли?
Про товарища, жизнь которого на грани… Тут надо думать! Я даже не попрощался с ним. Может, живого уже не застану… А ведь раньше совместно не один пуд соли съели.
Помню, как он декламировал:
Лишь только среди туч проглянет бездны просинь
И яркий солнца луч зажжёт красу
Меня опять взволнует чудо-осень,
Взгрустнуть заставит журавлиный клин.
На крик души их, грустный крик прощальный,
Откликнется поток прошедших моих лет…
У каждой жизни есть конец печальный,
У каждого из нас бессмертья нет.
Жизнь подползла к осеннему пределу,
Деньки летят пожухлою листвой;
Тоска гнетёт и нет желаний смелых,
Дамоклов меч висит над головой.
Грустно. К такому состоянию мог прийти только усталый человек.
В молодые года кто же ведал о чувстве усталости?
Любви радостный груз мы по жизни с восторгом несли.
Где же нам было знать, что любовь вытравляется
старостью,
Превращаясь порой в неприглядный старушечий лик?
Хорошо,
