всех на пути!
Пожалуй, лишь трёхметровые каменные люди оставались невозмутимыми.
Они полулежали, опираясь на локти, согнув колени, и неотрывно глядя куда-то вправо. Шель невольно посматривал туда же, думая увидеть что-то необычное. Но кроме Мапаче, старательно подражавшего каменным людям, ничего нового не замечал.
Эцнаб тоже прилёг отдохнуть и заговорил, будто бы сам с собой.
– Как дела, бабушка Тоси? – поглаживал он обеими руками землю. – Да, я знаю, что смерть – начало новой жизни. И у каждого есть выбор, потому что над тобой, бабушка, тринадцать небес. Под тобой девять преисподних. И рядом с тобой – четыре райских обители. А вокруг тебя – колесо Вселенной, вроде огромного дракона, кусающего свой хвост. Будь спокойна, бабушка, – его поддерживают вот эти каменные братья-бакабы. Их много по всей сельве…
Шель ещё раз взглянул направо. И ему показалось, что открылись все небеса и все преисподние. И всюду было прекрасно, как в раю, как в этой сельве, что обступала их и берегла.
Дом карлика
Шель столько времени проводил в сельве, что она стала его невестой. Он позабыл о женитьбе, хотя давно пора было. Юноши майя женятся в 16 лет, а девочки выходят замуж и того раньше.
Эцнаб и Шель выпрямляли свои сердца. То есть исповедовались в грехах, глядя на луну, где сидел, прядая ушами, кролик Ламат.
– Будет ливень, – сказал жрец, прислушавшись, – Так говорит повелитель дождя Чаак.
И они решили переночевать в полуразваленном доме, видневшемся неподалёку.
Ещё затемно маленькие помощники Чаака устроили переполох в одной из райских обителей, грохоча горшками и палками.
Конечно, они побили всю посуду, и хлынул безудержный ливень. Где-то потекло ручьём сквозь худую крышу, а где-то размеренно капало – «кау-итль, кау-итль». Хотя в комнате, где они спали на пальмовых листьях, было сухо и пахло так, как может, наверное, пахнуть колея, оставленная колёсами времени.
– Слово «кауитль» обозначает и дождь, и время. Действительно, они похожи, – усмехнулся Эцнаб, протягивая кукурузную лепёшку, – Капают, текут, убегают, всюду просачиваясь, исчезая, а затем объявляются вновь – всё те же. Уходят, оставаясь.
Под грохот грозы, шум ливня и отдельную капель они позавтракали, и Эцнаб рассказал историю приютившего их дома.
Когда-то в хижине, стоявшей на этом самом месте, жила слепая старуха, умевшая немного колдовать. Она раскрашивала красной краской перья на продажу. И тосковала без детей. Каждый вечер заворачивала в тряпочку индюшиное яйцо и укладывала возле очага. Надеялась, что вылупится сыночек. Однажды утром скорлупа треснула, и вышел мальчик, величиной с птенца. Хоть он и подрос со временем, но не более крупного индюка. Зато во всём помогал старухе и умудрился выстроить для неё этот большой каменный дом. Они зажили хорошо. Но как-то в сумерках на карлика напала дикая кошка-оселотль – только
