четвёртый год к ряду не обезличенные патриоты убивают без разбора себе подобных, как впрочем всегда до злосчастного 2013 года. Злосчастный потому, как он сам понимал, интересуясь на протяжение прожитых взрослых лет общественным мироустройством не любопытства ради, что майданы, подобно киевскому, позволительны лишь воспитанным людям. Потому Егор вдруг и засомневался, а надо ли посвящать и без него безрадостного судьбой человека и друга в свои личные планы; а воспитан ли он сам в той позволительной мере на такой же по сути майдан гражданского протеста. Вопрос? Вопросище! Но уже пришёл к Витычу, сидит рядом с ним, надеясь на его хотя бы понимание, и всё это – от личного желания противопоставить себя всем тем, кто играет людьми Украины как кеглями в боулинге. И это – железно! Так говорят, когда уверены в чём-то.
Егор заговорил привычно уверенно и понятно:
– Ты обратил внимание на то, что после миномётного обстрела посёлка никто из наших мужиков даже дрын в руки не взял? А ведь родной дом – та же Родина! Отдышались тем, что сами живы остались и по быстрому чемоданы собрали… Я бы их понял, если бы вернулись. Не все и не сразу – это как раз и понятно, но кто мог к этому времени уже вернуться. Без жён, без детей. Надеюсь, что в безопасном месте сейчас… Два года?! Ни один!.. Понимаешь меня?!
Я к матери сегодня ходил. Не стал ей об этом рассказывать. Женщины – для семьи…
Егор чуть был не выпалил в сердцах, что – «… и для детей», да не посмел это произнести. Витыч не подал бы виду, а после, с вечера, может, и запил бы. Ведь радость его любви к женщине, ставшей для него родной, лишь громко смеялась, и не так долго, как обманывали надежда и счастье отцовства.
Из-под серебристых кудрей, снова свисавших чуть ли не до вялых щёк, на Егора смотрели грустные глаза, а от тлеющей в душе не год, не два и не пять лет скорби утраты ещё и меняли свой цвет. Когда – желтизна настораживала, а не болен ли от подкараулившей тело хвори, а бывало, что душа печалью хмурилась и чернотой зрачков, больших, тяжёлых, или краснотой карих глаз, признавалась, что не спала и даже плакала.
– Не томи – без тебя тошно! Пришёл с чем-то или за чем-то, тогда не заходи издалека…
Проницательность Витыча Егора обрадовала. Теперь с ним можно было говорить в открытую.
– В чём-то я раб своих собственных принципов. Те же убеждения… Понимаешь! Но это мои принципы. А делать из меня раба, исходя из чьи-то принципов, такого я не позволю. Ни россиянам, ни вышитым крестиком… Никому! Хочу заявить об этом. Пусть наши «сепары» и «укры» узнают, что я никуда и ни с кем не пойду. Ни в Россию! Ни в Америку через Европу!
– И как же ты это сделаешь?
– Мы сделаем! Если рискнём своими жизнями. Умирать для этого не обязательно. Есть мысли о третей силе. Мы ею станем.
– Так это политика!
– Да! Но её заявит, как там …тезисы,
