что чувствую. Ты же просил быть честной. Я не смогу врать тебе, Питер. Я ценю тебя.
Вот они, слова, которые мечтает услышать мужчина в моем положении. Да еще от такой женщины! Но вот только эти слова отозвались в моей душе болью и больше ничем.
– Про уважение не забудь сказать. – Съязвил я и принялся чистить кисти.
– Я думала, у нас все хорошо, – ее взгляд блуждал по комнате. – Мы так чудесно ладим, я расслабляюсь с тобой.
– Твое поведение напоминает гонку по ухабистой дороге. Сегодня ты весела, завтра ты задумчива и холодна, через день обнимаешь меня, через два – уходишь, не проронив ни слова. Кто ты, черт возьми? – Я бросил кисти, Рене испугалась резкого шума и отскочила в угол, закрыв лицо руками.
Ее вид вызвал волну вины. Я не хотел ее пугать. Затем вспомнилась сцена в «Глории», когда я ударил кулаком по столу, и взгляд Рене, полный ужаса. Она казалась такой бесстрашной, но любое проявление физической силы отожествлялось с агрессией и страхом – это прекрасно живописал весь ее вид. Я подошел ближе, она все сильнее прижималась к стене, зрачки слились с радужкой. Я медленно протянул к ней выпачканные краской руки и прижал ее к себе – не спеша, плавно, чтобы показать, что я ее не обижу. Я чувствовал, как колотится ее сердце, она напугалась. Несколько минут мы стояли в тишине. Затем она высвободилась из моих рук и подняла на меня глаза, исполненные вины.
– Прости меня. Прости, что я такая, какая есть. Я сама себя порой ненавижу. Я сама себя презираю за то, что не могу быть иной. Но этого не исправить. Я мучаю людей. Мучаю потому, что всю любовь из меня выкачали. Всю любовь по крупицам вытрясли из моего сердца, и в нем поселилась пустота. Мужчины, которые любили и желали меня, получали лишь безжизненное тело. Они кричали, злились и проклинали меня за то, что я не могу дать им большего. Как отчаянно они упрекали меня в том, что мне не подвластно… Но я не хочу терять тебя, Питер. Не ради этой картины. Не ради своего эго. Ради себя самой. Ради того, что от меня осталось.
Я снова прижал ее к себе. Мне не хотелось отпускать ее, хотелось закрыть от всего мира это хрупкое тело, эту душу, что мне только предстояло изучить. Я был счастлив, что она призналась в том, что словно гиря, оттягивало ее сердце.
– Я не верю, что в тебе не осталось любви. Ты никогда не пела бы песни так, как поешь, без любви. Никогда бы не говорила о литературе так, как говоришь, без любви. Ты никогда бы не боролась за свою жизнь, если бы не любила ее. Ты есть любовь, Рене. Просто кто-то уверил тебя в обратном.
Она еле заметно кивнула и уткнулась мне в грудь.
– Ты не оставишь меня? – чуть слышно проронила она.
– Если ты не будешь убегать так часто.
Я почувствовал, что она улыбается. Ее улыбка осветила мое сердце. Это я тоже не мог не почувствовать.
– Я очень постараюсь.
Сложно было не догадаться, что я был ей дорог. Иначе она не пришла бы ко мне с извинениями, хотя была не виновата. Иначе она не стала бы говорить то, что чувствует, несмотря на всю боль, что причиняют ей эти слова. Иначе не просила бы быть с ней. Маленькая,
