обители скорби, не были воображаемыми и что в этот миг он находится во власти своего злейшего врага.
Цастроцци вперил в него взор слишком красноречивый, чтобы не понять его, и, напустив на себя вид, за которым попытался скрыть природную жестокость своего сердца, высказал надежду, что вечерний воздух не повредил здоровью Верецци.
Безмерно разгневанный подобным лицемерием со стороны человека, который, без сомнения, был виновником всех его несчастий, Верецци не мог удержаться от вопроса, с каким намерением тот привез его сюда, и потребовал тотчас же отпустить его.
Щеки Цастроцци побледнели от бешенства, губы задрожали, глаза мстительно сверкнули, и он произнес:
– Ступайте к себе в комнату, юный глупец, ибо там для вас наилучшее место, чтобы поразмыслить и раскаяться в непочтении, проявленном к тому, кто недосягаемо выше вас.
– Я нисколько не боюсь, – прервал его Верецци, – ваших напрасных угроз и пустых обещаний мести. Правосудие и Небеса на моей стороне, и в конце концов я восторжествую!
Что может лучше подтвердить превосходство добродетели, чем трепет, который эти слова произвели в грозном, неустрашимом Цастроцци? Он задрожал и, обуянный минутным волнением, принялся мерить пределы комнаты неровными шагами. На миг он погрузился в себя: он помыслил о прошлой своей жизни, и пробудившаяся совесть представила ему образы ужаса. Но вновь мщение заглушило глас добродетели, вновь страсти затмили сияние разума, и его ожесточенная душа осталась при своем замысле.
Пока он пребывал в раздумьях, вошел Уго. Цастроцци, задыхаясь от угрызений совести, велел ему следовать за ним на пустошь. Уго повиновался.
Глава III
Цастроцци и Уго направились вдоль пустоши, на окраине которой стоял домик. Верецци склонился перед окном, и его слуха достиг низкий голос, раздававшийся среди неясных шорохов вечерней тишины. Он внимательно прислушался. Вглядевшись в темноту, он различил исполинскую фигуру Цастроцци и Уго, чью неуклюжую разбойничью походку нельзя было не узнать. Он не мог расслышать их разговора, кроме отдельных слов, долетавших до его слуха. Казалось, что говорившие обмениваются гневными угрозами; затем голоса зазвучали, словно бы возникшей между собеседниками спор разрешился; наконец звуки речей затихли вдалеке.
Бернардо вышел из комнаты. Вошла Бьянка; но Верецци отчетливо слышал, что Бернардо остался у дверей.
Старушка сидела в углу комнаты. Настало время ужина; Верецци попросил старушку принести его. Она повиновалась и принесла горсть сушеного изюма на блюде. Он с удивлением заметил, что она принесла и нож; подобное везение он приписал оплошности старушки. Одна мысль завладела его разумом – о том, что теперь самое время для побега.
Он схватил нож, выразительно взглянул на старушку – та задрожала. Он переместился от окна к двери, кликнул Бернардо – Бернардо вошел, и Верецци, высоко подняв руку,
