вскричал Цастроцци, перебив его. – Верецци бежал! Ад и фурии! Мерзавец, ты достоин немедленной смерти! Но твоя жизнь мне еще пригодится. Вставай, немедленно отправляйся в Розенгейм и приведи из тамошнего трактира трех из моих лошадей. Поторапливайся! Ступай!
Бернардо с трепетом поднялся и, повинуясь велениям Цастроцци, поспешно направился через пустошь к Розенгейму, селению на расстоянии полулиги к северу.
Пока он был в отлучке, Цастроцци, волнуемый противоборствующими страстями, не знал, чем себя занять. Широкими шагами он быстро ходил по дому. Временами он негромко говорил сам с собой. Чувства его души отражались у него в глазах; нахмуренное чело его было ужасно.
– О, если бы его сердце изошло кровью под моим кинжалом, синьор! – промолвил Уго. – Убейте его, как только изловите – уверен, вам это скоро удастся.
– Уго, – ответил Цастроцци, – ты мне друг; твой совет хорош. Но нет! Он не должен умереть! О! В какие ужасные оковы я заключен! Я глупец, Уго! Он умрет, умрет в самых адских мучениях! Я предаю себя судьбе; я вкушу мщения – ибо мщение слаще, чем жизнь! И даже если я должен умереть вместе с ним и в наказание за злодейство тотчас же низвергнуться в пучину вечных терзаний, я упьюсь наивысшей радостью, вспоминая сладостные мгновения его гибели! О, если бы эта гибель могла длиться вечно!
Тут раздался топот копыт, и речь Цастроцци прервало возвращение Бернардо. Они тотчас же сели верхом, и резвые жеребцы быстро помчали их через пустошь.
Несколько времени Цастроцци и его товарищи стремительно мчались по равнине. Они избрали ту же дорогу, что и Верецци, достигли сосен, где он скрывался, и затем поспешили далее.
Утомленные кони с трудом выдерживали свою преступную ношу. Никто из всадников не промолвил ни слова с тех пор, как они оставили сосны позади.
Конь Бернардо, изнуренный непомерной усталостью, рухнул на землю; конь Цастроцци был едва ли в лучшем состоянии. Они остановились.
– Что ж, – воскликнул Цастроцци, – должны ли мы оставить поиски? О, боюсь, что должны; наши кони не могут двигаться далее – проклятые кони! Но продолжим наш путь пешком. Верецци не скроется от меня – ничто теперь не задержит довершения моей мести!
Пока Цастроцци говорил, его глаза пылали нетерпеливым мщением; стремительными шагами он направился к югу пустоши.
День медленно занимался; усилия злодея отыскать Верецци по-прежнему оставались тщетными. Голод, жажда и усталость, словно бы войдя в сговор, вынудили их прекратить погоню; время от времени они ложились на каменистую почву.
– Не самое удобное ложе, синьор, – пробормотал Уго.
Цастроцци, чьи мысли были всецело сосредоточены на возмездии, не расслышал его, но, вновь ободренный неуемным мщением, оторвался от земного лона и, бормоча проклятия безвинному предмету своей ненависти, устремился вперед. День проносился, подобно утру и предыдущей
