же затеяла праздник в честь моего возвращения, а я… я… – Глаза его наполнились слезами.
Она чуть не захлебнулась от счастья. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Такого не бывает.
Полковница вырвала у сына руку, обняла его и начала целовать. Она ничего не понимала, не могла объяснить, что произошло, но твердо знала одно: она вернула сына. Она вернула сына! Счастливее момента в ее жизни не было и, скорее всего, не будет.
Полковница потянула Карла-Артура за руку, они поднялись в ее комнату, и тут все объяснилось.
Нет-нет, он еще не писал экзамен. Экзамен завтра. Но он вдруг понял, что не сможет его сдать, и помчался в Карлстад, чтобы увидеться с матерью.
– Ты сумасшедший… неужели ты рассчитывал съездить в Карлстад и вернуться за один день?
– Нет… конечно нет. Я твердо знал, что я должен делать. Все остальное – будь что будет. А экзамен… я и сейчас уверен, что опять провалюсь, если не попрошу у тебя прощения.
– Но, мальчик мой… достаточно было одной фразы в письме!
– Сам не знаю, что на меня нашло. Весь семестр был сам не свой. Тоска, тревога, неуверенность… не мог понять, что со мной. Только сегодня ночью сообразил: я тебя обидел, мама. Я ранил твое сердце, сердце, в котором умещается столько любви и нежности ко мне, твоему сыну. И стало ясно – я не смогу работать, не смогу достичь хоть какого-то успеха, пока не выпрошу у тебя снисхождения.
Полковница опустилась на табуретку. Она закрыла ладонью полные слез глаза, а другую руку протянула к сыну и слегка помахала в воздухе.
– Это замечательно… Карл-Артур, ты даже не представляешь, насколько замечательно все, что ты говоришь. Продолжай, умоляю, продолжай…
– Да… в том же доме, где я живу, снимает угол еще один юноша из Вермланда, Понтус Фриман. Он убежденный пиетист[15], ни с кем не дружит, да и я с ним имел мало общего – до сегодняшнего дня. Нынче утром зашел к нему и рассказал: вот, мол, гложет меня ссора с матерью. «У меня самая нежная и любящая мать в мире, а я ее обидел, – сказал я, мучась раскаянием. – И даже не попросил прощения. Что мне делать?»
– И что он ответил?
– Он ответил коротко: «Поезжай к ней немедленно!» Я начал объяснять, что это и есть самое мое большое желание, но завтра у меня письменный экзамен по латыни, мои родители вряд ли одобрят, если я его пропущу… аргументы, аргументы… Но он даже слушать не захотел. Только повторял: «Поезжай немедленно! Немедленно поезжай! Не думай ни о чем другом, помирись с матерью, и Бог тебе в помощь!»
– И ты поехал?
– Да, мама, как видишь, поехал. Поехал, чтобы броситься к твоим ногам. Но уже в пути меня начали одолевать сомнения. Даже хотел вернуться. Я же знаю: твоя любовь простит мне все, даже если я задержусь в Упсале на пару дней. Хотел вернуться… но не вернулся. Продолжал путь. Сам не знаю, что мною двигало. И чудо – нахожу тебя здесь, на этом постоялом дворе. Как ты здесь оказалась? Божий промысел, иначе и объяснить невозможно.
