переживать уже будет поздно». Момент, когда будет «все равно» никак не наступал, что, в общем, его не огорчало.
– Михаил, ты многое пропускаешь, – старый друг Леонид Францевич Вайтовский, встретил Гурвица, пропустив слова приветствия. – Наше сонное царство встревожено и теперь напоминает развороченный улей. Но на главное мероприятие недели ты успел, – Вайтовский всем видом демонстрировал загадочность. – Сегодня ректор собирает всех в актовом зале. У нас ЧП. Наша молодая поросль отхватила сутки и логично, что их должны были уволить. Но! – Он поднял вверх большой палец. – Наш коллектив, никогда не демонстрирующий особой сплоченности, вдруг выступил в поддержку юных революционеров. И сейчас вопрос лишь в том, ограничатся ли увольнением только залетной парочки, или придется добавить к ним и тех, кто особо ратует за справедливость. Кстати! А ты вообще за кого?
– Я за Советский союз и Брежнева, – Гурвиц постарался скрыть разочарование. Попытка избежать решений, сбора подписей, характеристик и взятия на поруки провалилась. Теперь обязательно найдется кто-то, кто начнет ссылаться на историю университета, на самых старых носителей традиций, взывать к совести и упрекать в трусости. А Вайтовский, прохвост и интриган, будет подначивать, посмеиваться, а сам, как обычно, спрыгнет в последний момент. И вот скажи, у него всегда будет железная аргументация, оправдывающая все его существование. «Может, я еще не очень здоров, и есть шанс свалить?», – Гурвиц глянул в окно, но дверь распахнулась и в кабинет ворвался заведующий кафедрой Леоненко Виктор Тимофеевич:
– Чего сидим? Бегом в актовый зал. Ректор рвет и мечет.
Это было то мероприятие, которое оставляет чувство стыда за то, к чему ты не имеешь никакого отношения. Как таковой речи не было. Две минуты на перечисление фамилий, объявление об их увольнении и предупреждение, что так будет с каждым, кто посмеет открыть рот шире положенного и сказать не то, что от него ждут. По рядам пробежало легкое возмущение. Ухмыляясь, явно бравируя независимостью и решительностью, вышел Яковенко. Его Гурвиц знал не особо. Лицо знакомое, но кафедра не его, да и молодой.
– Молчать – это уже преступление. Я вернусь. Посмотрим, – Яковенко резко бросал слова, обращаясь то к ректору, то к аудитории.
Продолжил говорить. Истерично, иногда не очень разборчиво, переходя на личности и, Гурвиц даже опустил глаза, не очень красиво. «Не так нужно уходить. И момент подходящий, а речь не очень», – стало жаль, что из всего арсенала доводов несправедливости решения об увольнении выбраны не самые убедительные. «Интересно, а я бы что сказал?», – но и у самого ничего умного не рождалось. Впрочем, Яковенко уже был уволен, и мог позволить все, что считал нужным.
– Так нельзя, – голос из зала прозвучал не очень смело, и в первый момент было не очень понятно, кому именно принадлежали слова.
– Кто-то еще хочет за ними? – ректор, по всему, получил карт-бланш на увольнение неугодных
