Да и их дом давно бы снесли, если бы не Виктор, который засаживал огород, да приглядывал, чтобы не разобрали все то, что могло продаться или сгодиться в хозяйстве. Брат был мужиком хозяйственным, переживал, когда земля пустовала, вот и занял все участки, которые остались вокруг брошенных домов. Теперь он здесь считался человеком зажиточным: пять коров, трактор, свиней с десяток, овцы, куры – хозяйство большое. И это не считая земли, которой навскидку гектаров десять точно было. Признаться, здесь, в глуши, землю так не считали, как в городе. А незадачливый колхоз едва справлялся с со своими угодьями. Королев – это хозяин, говорили о нем в округе, завидуя и недолюбливая удачливого Виктора. «Кулак», – тихонько шептались между собой, когда его не было рядом. – «Нету на него советской власти». Но вслух говорить побаивались, слишком уж часто приходилось к нему за помощью обращаться.
На улице никого не было. Оно и понятно: днем работы много, и лишь к вечеру немногие жители, которые еще остались, устало выйдут за калитку, может, чуть поболтают с соседями, может, немного посидят на скамейке у дома. День прошел, забрав все силы. Гурвиц слишком хорошо помнил эту жизнь. Странно, но молодым хватало сил нестись в соседнюю деревню в клуб, гулять до полуночи, и выспаться хватало пары часов. Молодость… Он даже усмехнулся, представив себя на велосипеде или в сапогах, выгребающего хлев. «Нет уж. Жить здесь не мое. Да и чем заниматься? Завтра на кладбище к своим схожу, и домой», – он подвел краткий итог путешествия, которого и быть-то не должно было.
– Миша, абъявивуся, – Виктор радостно встретил его у калитки. – Неяк выбрайся да нас?
– Да, вот, объявился.
Они обнялись и Виктор, подхватив сумку, потянул его в дом.
– А мы цябе паминали на днях. Ты у нас в роду одины таки, – Виктор говорил со странным акцентом, который порой не был заметен, а порой сыпал словами местного диалекта.
– Какой? – Гурвиц понимал о чем речь, да и разговоры эти велись не впервой.
– Профессор! Учоны челавек! – Виктор, словно опомнившись, хлопнул себя ладонью по лбу. – Счас, Лизу кликну. Надо же на стол собирать. – Он выскочил во двор.
«И не профессор, и ученый так себе, – Гурвиц присел у окна, осмотрелся. – Ничего не изменилось. Тот же сервант, что и двадцать лет назад, те же покрывала, толстые, тяжелые. Правда, вот, телевизор большой, антенна спутниковая, компьютер. Все же и сюда добралась цивилизация. А что ты думал? Здесь совсем уж забитость? Тоже люди живут», – стало стыдно от мысли, что слишком уж плохо думал о деревне. Ведь и сам он сбежал от этой тяжелой жизни. И сейчас боится. Боится этого быта, этой неустроенности, удаленности от того мира, который казался надежным, спокойным и предназначенным для него. «Предназначенным? Надежным?», – сам себе задал вопросы, ответы на которые не хотелось озвучивать. Ломать представления было страшно. чакали никого! – Лиза, разгоряченная и немного запыхавшаяся, ворвалась в дом. – А я на гароде копалась. – За
