понимаете, что тот выбор, который мы делаем – это наше будущее?
– Надеетесь, что свалите меня? – ректор бросил зло, словно ожидая вопрос. – Не дождетесь.
– Не мы свалим, так сами себя сожрете, – Хомутовский направился к двери. – Я уволен? – Он вдруг остановился.
– Удивительная догадливость, – ректор уже не смотрел в сторону преподавателя.
– Тогда и я, пожалуй, пойду, – Гурвицу показалось, что это не его голос, и не он сейчас встал с места, направляясь за старым другом.
Они шли к выходу в полной тишине, и звук шагов казался слишком громким. Не оборачиваясь, затаив дыхание и не веря в происходящее, Гурвиц чувствовал плечо товарища, и казалось, что это всего лишь студенческий капустник, который вот-вот завершится громом смеха. Но громким выстрелом захлопнулась дверь за их спинами, и только на коридоре они взглянули друг на друга недоуменно и, словно только сегодня узнали, кто же они есть.
– Ты как? – Хомутовский, казалось, держался на остатках адреналина.
– А ты?
– Я жену похоронил, дочка замуж за немца вышла, уехала. Мне уже все равно. Ты чего?
– А я думал, ты что-то знаешь и боялся, что без меня в новом мире будет скучно, – Гурвиц вдруг понял, что все решилось само по себе. – Да не знаю, чего встал. Сам в шоке.
Они прошли на кафедру. Осталось собрать вещи.
– Эх, Миша, вот и прошла жизнь. Что делать сейчас? – Хомутовский обернулся.
– Я вообще-то думал, что у тебя план есть? – Гурвиц не переставал удивляться. – Ты никогда не был человеком, который сначала делает, потом разбирается.
– Все бывает впервые.
– Когда похороны были? – вдруг в голову пришла мысль, что о смерти Зои он ничего и не знал.
– Три дня как.
– Я на больничном был, – Гурвиц понимал всю глупость оправданий, но не удержался. – Чего не позвонил?
– Не знаю. Не до того было. Да и какая разница.
– Понятно. Пошли? – Гурвиц осмотрелся.
Они собрали нехитрые вещи, которые оставлять не имело смысла. Собственно, сам набор личных вещей состоял из чашки, пачки чая и пары книг, которые было жалко выбросить.
– Нас по статье или заявление писать придется еще? – Хомутовский оглянулся, и задумчиво замер у окна.
– Не знаю. Потом скажет кто-нибудь. Давай быстрее свалим. Сам понимаешь, наш козел решений не меняет, и прощения просить не придется, – хотелось сбежать, пока не вернутся остальные, и они вышли на коридор.
Фамилии тех, кто был отчислен ранее, уже разлетелись по институту, и они внезапно стали героями. Еще бы, люди пострадали за свободу, первыми вышли на амбразуры и теперь под аплодисменты и одобрительные возгласы студентов пожинали внезапную славу, еще не понимая, что делать и как жить дальше. Гурвиц и Хомутовский, словно две тени проскользнули мимо разгоряченной молодежи, обескураженные
