пустые улицы, там во дворах иногда брехали мучимые бессонницей собаки.
Впереди, на небольшом взгорке, стоял дом куренного атамана Остапа Грушко, как пикет, отделяющий чистую часть села от нечистой. С другой, невидимой стороны холма уже вступили в перекличку дворняги. Похоже, что они, как и их хозяева, не испытывали никакой симпатии к соседям.
Тут включились, перекрикивая перебранку, петухи. Местечко с одной стороны, а село с другой начали медленно просыпаться.
– Пора, – сам себе приказал Фима.
Он нырнул под плетень, дополз до задней стенки сортира, таща за собой тонкую веревку. Перевернувшись на спину, Фима достал из-за пазухи завернутый в холстину пакет, развернул тряпку. Под ней оказался предмет по размерам приблизительно в полкирпича, обернутый в газету и перемотанный бечевкой. Фима вставил в «кирпич» веревку, которая на самом деле была бикфордовым шнуром. Дальше он подкопал землю и в прорытую щель под нижней доской медленно стал опускать пакет на шнуре в выгребную яму.
В это время на широкое крыльцо, больше напоминающее открытую веранду, вышел сам пан атаман, босой, но в шароварах, на которые ушло не меньше ста саженей (почти двести метров) синего атласа, и в нарядной вышиванке.
Куренной что в высоту, что в ширину был примерно одного размера. На круглом лице выделялись только маленькие хитрые бусинки глаз и нос картошкой. Длинный редкий чуб свисал с бритой головы. Встав лицом в ту сторону, откуда должно было подняться солнце, то есть по направлению к Моне и Фиме, чтобы не сказать к сортиру, атаман широко перекрестился, сладко зевнул, вновь перекрестив, теперь уже мелко, собственный рот. Потом спустился с крыльца, подошел к шесту, стоящему рядом, и поднял флаг с изображением Михаила Архангела – ангела в латах, со щитом и распростертыми крыльями, окруженного венком, который замыкал императорский двуглавый орел.
Поклонившись повисшему стягу и в третий раз за пару минут перекрестившись, атаман стянул с себя вышиванку, потом, прыгая поочередно то на одной, то на другой ноге, стал избавляться от шаровар. Парадную одежду он аккуратно повесил на перила веранды.
Оставшись в исподней рубахе и подштанниках с болтающимися тесемочками, босой куренной направился к сортиру. В это время, по заведенному ритуалу, на веранду-крыльцо круглая атаманша вынесла пыхтящий самовар. Следом за ней выполз, зевая, такой же квадратный парубок.
Фима и Моня вжались в землю так, что почти слились с поверхностью.
Куренной вошел в сортир и ударил по опущенному пакету мощной струей. Бикфордов шнур он не видел, потому что стоял, закатив от удовольствия глаза к потолку.
Фима под грохот этого водопада, извиваясь ужом, добрался до Мони.
– Не размокнет? – спросил он у Мони.
– Не должно, – отозвался друг, сосредоточенно пытаясь получить огонь. – Спички отсырели.
– Моисей, – зашептал Фима, – за тобой глаз да глаз нужен.
В ту же секунду у Мони загорелась спичка,
