который «Свобода на баррикадах»?
– Нет, его сын.
– Все одно. Яблоко от яблони… Другого профессора найти не мог.
– Меня мой вполне устраивает, – обиделся Фима.
– А как же скрипка?
– Не успеваю, дел много. Хотя играю в одном румынском ресторане. Кормежка и все такое…
– И живешь там же?
– Нет, живу у Марика.
– Это кто, наш, канатеевский?
– Из Витебска. Тоже художник. Неплохой, кстати. – Фима задумался. – Да! Вспомнил, зачем приходил. Я хотел твой портрет написать. Для дипломной жанровой картины…
– «Явление Христа народу»?
– На Отца Небесного ты со своим шнобелем не тянешь. Я задумал большое полотно «Евреи из Умани пишут письмо Государю Императору о захвате мировой торговли керосином». Ты писец.
– Думаю, что ты еще не достиг того уровня, чтобы с меня портреты писать. Кстати, а куда мы с такой скоростью направляемся?
– Моня, не ты один учишься на двух факультетах. Я тоже тут на одни курсы хожу. Их организовал такой мощный дядька. Умнее, чем ты, Моня, в три раза. Нет, в два. Я хочу тебя с ним познакомить. Мы все больше там о политике, а я ему сказал, что у меня друг может нам и про экономику что-нибудь путное сказать.
Несмотря на короткий шаг кривоногого Фимы, он ступал вровень с длинноногим Моней. Более того, порой получалось так, что Моня за ним поспевал.
На пустой воскресной парижской улице Мари-Роз Фима остановился у дома 72.
– Который час? – спросил он у Мони.
Моня достал из жилетного кармана золотую луковицу Павла Буре.
– Девять, без двух минут.
– Не опоздали, – резюмировал Фима и закурил папироску, получив огонь после того, как резко провел спичкой у себя по бедру.
Через пару минут из входных дверей выскочил бодрый невысокий господин в котелке. Отступив к краю тротуара, он задрал голову. Из двух окон третьего этажа на него смотрели две дамы. Молодая, с пучком, в пенсне и белой блузке, и дама в годах, в черной накидке на волосах. Бодрый господин, сняв котелок, картинно раскланялся с дамами, шаркнув ножкой.
Затем он подошел к Фиме и Моне.
– Знакомьтесь, Владимир Ильич, это мой друг Моня, Моисей Левинсон, студент Сорбонны.
Выговорив эту фразу, Фима щелчком, не глядя, отправил папироску в сторону мостовой, точно попав в проезжающий экипаж с пассажирами.
Владимир Ильич с любопытством проследил за траекторией окурка, попавшего на украшенную бумажными цветами дамскую шляпку, над которой сразу появился дымок.
– Так вы, батенька, мировой пожар устроите, – резюмировал быстрый господин, а потом энергично пожал руку Моне. – Давайте, – предложил он, – пока будем добираться до наших курсов, поговорим об экономике, но на немецком. Этот язык, друзья (у него получилось «дгузья»), больше подходит для точных цифр,
