За ним еще один. В траве прятались двое мальчишек. Один был крепким и черным, похожим на якута, с грязным гипсом на правой руке, а второй нескладным и костлявым, с длинной выгоревшей челкой. После каждого броска мальчишки тряслись от беззвучного смеха, раскачивая стебли травы. Толик кружился и не замечал, что от него отскакивают камни, пока в лоб не прилетел крупный булыжник. Тогда Толик упал и схватился за голову.
Дети убежали, и я тоже поспешил убраться с обрыва, чтобы Толик не подумал на меня.
На озере постепенно втянулся в рыбалку, открыл банку с пельменями.
Я работаю на мясокомбинате, на пельменной линии. Все мои коллеги – женщины. Сам, находясь возле еды, набрал вес, но они растолстели как-то уж неприлично, и стали похожи на кур, обеспокоенных только своим питанием. Работа у нас несложная, голова хронически свободна, и коллеги болтают без умолку. Все подробности моей жизни им давно известны, про других я разговаривать не желаю, потому давно перестал быть им интересен. И получилось в нашем коллективе, что они свободно обсуждают возле меня все, что бог на душу положит, будто я невидимка, или меня не существует, а я стал узником их смехотворных сплетен, от которых не знаю, как избавиться. Мое отчуждение растет с каждым годом – я не только ни с кем не разговариваю в цеху, но даже не здороваюсь и не прощаюсь. Больше всего на комбинате люблю ходить в туалет – только там провожу время наедине с собой.
Терпеть работу было бы проще, будь у меня надежный тыл.
Ольга, моя жена, в юности была компанейской девчонкой, мы не разлучались буквально ни на минуту. Но прошли годы, и она полюбила заботиться о здоровье. Все остальное в жизни перестало ее волновать. Любимая книжка Ольги – атлас осадков мочи, и первое, что она делает каждое утро, – наполняет стакан мочой и смотрит сквозь него на свет, выискивая опасные тельца. Долго и пристально вглядывается и сравнивает с рисунками в атласе цвет и форму каждой микроскопической пылинки, плавающей в урине. Вместо завтрака, обеда и ужина стоит на балконе, расставив руки, и питается праной. Иногда можно увидеть, как ест морковку или яблоко, но больше, честное слово, не съедает ни кусочка нормальной еды. Из-за этого у нее остановились месячные, и хоть она утверждает, что месячные выводят все нездоровое, а ее организм как раз очистился и стал изумительно здоров, но дети у нас так и не получились, и я не раз жалел, что мы не завели ребенка в начале брака, когда праноедение Ольги еще не набрало силу. Ребенок внес бы в мою жизнь хоть какой-то смысл.
Мы так отстранились, что проводим все свободное время порознь. Чтобы убить мысли о еде, она занимается гимнастикой. Сидит на коврике, свернув шею и сдавив провалившуюся грудь так, что воздух выходит со свистом, а я, чтобы ей не мешать, готовлю на кухне рыбу или пельмени, ковыряю их над какой-нибудь книжкой и пью пиво. Ко мне доносится, минуя зловещую тишину, треск Ольгиных коленей, а на столе стоит мутный стакан из-под мочи, который я хочу швырнуть в стену.
Самое
