проблемы реальности. Он сказал, что да, та реальность, которая не совпадает – не интересна и может идти гулять. Самое странное в этом, что, хоть мы и спорили, мы не ругались, а ржали, гоготали, поражались белым пятнам в своем способе видеть мир и способам друг друга. И снова – как вот так можно? С акцентом на «как», а не на «вот так». Как устроена эта другая вселенная? В ней есть жизнь, воздух, деревья. Но вместо углерода даже не кремний, а – лед-девять, например…
А потом было темно и были «паф-паф, е-э-э-э, бэйба и ковбойская шляпа». Но все это, конечно, было, а еще рядом были я и он. Я не подозревала никогда, как охотно я могу разрешать все то, что высмеивается и притягивается в хвост и в гриву. Как я рада, что подлокотник можно убрать, что людей мало, что фильм работает прикрытием. Как мучительно приятно, что почти ничего нельзя, но все, что не увидит никто – можно. Что можно не сжимать колени, останавливая его ладонь, что между пуговиц рубашки прекрасно заходит моя кисть полностью и можно отпустить руку туда по самое плечо. Что поцелуи очень тихие, если в них замирать. Что можно привалиться к любимому наполовину боком, наполовину спиной, и он будет дышать через твои волосы, а ты гладить его ногу, поднимаясь все выше и не провоцируя на лишнее, зная, что эффект и так достигнут.
А потом мы снова шли и снова обсуждали. Словно есть две версии нас – молчащая и разговаривающая. И в промежутках между интереснейшими противоречивыми темами я сжимала его жаркую сухую широкую руку, а он проводил носом, полуприкрыв глаза, по моему виску. Эти качели лишали разума, гипнотизировали, отрывали от всего, что знаешь и в чем чувствуешь уверенность. Происходило то, что, мы оба чувствовали, не было никогда и никогда не будет. Мы сходились и совпадали абсолютно во всем, двигаясь навстречу друг другу из разных полюсов галактики. Разговариваешь легко и еще легче молчишь.
И, как договорились, попрощались на мосту, пошли каждый в свою сторону. До завтра. Когда он позвонит в мою опустевшую квартиру.
Глава 24
Более сложной главы мне еще не приходилось осиливать. Даже называть вещи своими именами проще, чем смотреть оценивающе и объективно на самое нежное, уязвимое и прекрасное, что есть в душе.
Если бы я была порнографом, то этот текст затянулся бы на добрых пять станиц убористым шрифтом с одинарным интервалом. Если бы была моралистом вроде Драйзера или псевдоморалистом вроде Диккенса – он изобиловал бы рассуждениями и наблюдениями. Будь я тщательной последовательницей Достоевского, я бы вскрыла себе вены и писала его кровью для гарантированного достижения Эффекта.
Однако я пишу о себе, и эффект мне известен полностью, а разговариваю я со светящимся экраном и тем, кому интересно слушать. А значит, стиль, ни высокий, ни низкий – никакой стиль тут мне не нужен.
Тот день полностью изменил меня и мою дальнейшую жизнь, превратив в то, что есть и убрав в зону пустого почти все, что есть в жизни – самообман. Я расскажу сначала телеграфно, потом эмоционально
