бедному, прекрасно образованному и весьма привлекательному, нужно было очень постараться.
Похоже, однако, что дорожки Эшмонта и леди Олимпии пересеклись несколько недель назад где-то в окрестностях отеля «Кларендон». Чья-то зловредная собака, невзлюбившая его светлость с первого взгляда, попыталась стащить с него сапог. Эшмонт, как обычно нетвердо державшийся на ногах, потерял равновесие, когда пытался стряхнуть с себя псину, и чуть не полетел кувырком на мостовую, прямо под колеса кеба, который мчался на бешеной скорости, как и все наемные экипажи.
«Но тут кто-то ручкой зонтика подцепил мою руку и дернул меня назад, – рассказывал он Рипли. – Как раз вовремя, потому что меня занесло и я не удержался бы на ногах. Собака тем временем лаяла как в истерике. Женский голос сказал «цыц» или что-то в этом роде, и она ткнула зонтиком в тротуар, на сей раз острым концом. И знаешь, псина заткнулась и убралась, поджав хвост! А потом хозяйка собаки спрашивает: «Вы в порядке, сэр?» Ее горничная что-то там бормотала – несомненно, хотела увести госпожу от меня подальше. Мне казалось, что я в полном порядке, но Олимпия оглядела на мою ногу, заметила, что сапог изрядно порван, сказала, мол, не ровен час, заползет какая-нибудь гадость, – а потом ошарашила: «Через минуту здесь будет моя карета, и мы отвезем вас домой». Так она и поступила, несмотря на ворчание горничной, кучера и лакея. Леди Олимпия Хайтауэр! Можно в такое поверить? Я бы не поверил. Часто ли мы ее видели – здесь ли, там ли?»
Да сколько угодно, подумал Рипли, вспомнив очень высокую девушку в очках, но отнюдь не уродину, с хорошей фигурой… нет, скорее – с очень хорошей фигурой. С другой стороны, девица эта из весьма уважаемой семьи, но, по слухам, книжный червь. С тем же успехом она могла бы нацепить на свою прекрасную грудь ярлык с надписью «яд», с черепом и скрещенными костями.
«Она была очень добра, – продолжал Эшмонт. – Не жеманничала, не пускала слезу – вела себя как ты или я. И должен признаться, это меня покорило. И мне было плевать на то, что заявил потом дядя Фред, когда я сказал ему о ней: что я ее недостоин, что она слишком умна для меня и прочее, что говорят, когда хотят послать подальше. «Так это ей решать, не правда ли?» – заявил я и принялся ее обхаживать. Титаническая работа, доложу я тебе, но в конце концов она ведь сказала «да», не так ли? А уж как вытаращил глаза дядюшка Фред, когда я ему рассказал! Даже хлопнул меня по плечу и воскликнул: «Ну, хоть какой-то из тебя толк в конце концов!»
Эшмонт ликовал, что хоть раз взял верх над своим интриганом дядюшкой, однако Рипли-то понимал, что лорд Фредерик Бекингем просто увидел некую возможность и выжал из нее все, что было в его силах. Сказать Эшмонту, будто он что-то не сумел или не сумеет, – верный путь заставить его сделать именно это.
Но, в конце концов, это не важно, коль скоро Эшмонт доволен, а девушка знает, на что идет, то есть должна знать, если так умна, как о ней говорят.
Беда заключалась в том, что свадебная церемония протекала не так гладко, как следовало: Эшмонту
