Спору нет, он был честолюбив и не собирался всю жизнь оставаться простым слугой. Больше всего на свете он мечтал сам когда-нибудь взобраться наверх. Несмотря на внешнюю простоватость, он имел гибкий и быстрый ум, который не торопился демонстрировать, предпочитая наблюдать и делать выводы. Его маленькие голубые глаза, в которых светилось искреннее крестьянское простодушие, умели подмечать такие детали, которые ускользали от внимания важных господ. За это качество – молчать и давать дельные советы, когда об этом спрашивают, и держал его при себе Джеффри Перси.
– Ну, что замолчал? – раздался в тишине недовольный голос наследника барона.
Ноллис невольно вздрогнул, оторвавшись от своих воспоминаний.
– Я думаю, ваша милость, надо ли мне подниматься вместе с вами в покои вашего батюшки или остаться внизу, чтобы встретить вашего тестя, – невозмутимо отозвался слуга.
– Ах ты, хитрец, – погрозил ему пальцем Джеффри. Его лицо вновь разгладилось и стало казаться даже довольным. – Ты способен предугадывать мои мысли! Значит, Генри Ланкастер тоже будет здесь?
– Надо полагать, прибудет вскорости, – поклонившись, почтительно ответил Ноллис. – Господин барон посылал за ним еще в прошлое воскресенье.
– Хорошо, – решительно сказал Джеффри, набрасывая плащ, – я все-таки поднимусь наверх, что бы там ни приказывал этот старый упрямец. Почтительному сыну, будущему графу Перси, надо присутствовать при последних минутах отца.
Он скривил губы в горькой усмешке и быстрым шагом вышел из комнаты. Джон Ноллис, пропустив господина вперед, последовал за ним.
Спустя два часа все они стояли рядом с пышным ложем графа: Джеффри; его молодая жена Мария; двое кузенов по материнской линии; еще несколько родственников, жмущихся по углам, которых Джеффри не помнил; заплаканная экономка Дженни, то и дело вытиравшая рукавом слезы; духовник барона… Стоявший возле ложа священник тихо читал молитву, и его невнятные слова действовали угнетающе на окружающих.
Генри Перси умирал. Стоило бросить взгляд на этого исхудавшего человека, и становилось ясно, что жить ему оставалось едва ли пару часов. Пожелтевшая, словно пергаментная кожа обтягивала его угловатый череп, делая похожим на живую мумию. Джеффри заставил себя взглянуть на это знакомое и в то же время уже чужое, далекое лицо отца и тут же в смятении отвел глаза. Ему всегда было не по себе от зрелища близкой смерти.
Он пытался разобраться, какие же чувства испытывает. Горечь утраты? Да, пожалуй… Все же он любил его, хотя отец никогда особенно не выказывал ему приязни. Радость? Нет, только не радость. Странно, но, несмотря на такие близкие перспективы получения вожделенного титула и наследства, радости он не испытывал. Скорее глухое раздражение. Ему противны были все эти родственники, слуги, толпящиеся у одра умирающего, несносны их стоны и горестные вздохи. Он, только он должен был находиться в этой комнате! И только
