дорогой, всё нормально, что-то голова болит. Пойду, прилягу, – и женщина быстро встала и ушла в спальню.
Отец и сын остались за столом доедать суп. Лёня съел первым и, сказав «спасибо», прошёл в свою комнату. Чуть позже к нему пришёл отец. Плотно прикрыв дверь, он прошёл и сел на диван. Лёня сидел за столом и решал геометрическую задачу.
– Сынок, так куда ты намерен поступать после окончания школы, напомни? – начал разговор отец.
– Пап, мне сейчас некогда, если у тебя всё, то давай завтра поговорим. Извини, мне действительно некогда, – на секунду оторвавшись от тетрадки, произнёс Лёня, а потом снова продолжил рисовать чертёж к задаче.
– Лёня, я не страдаю отсутствием памяти, но вот ты, похоже, что да.
– Ну, что ещё? – бросив карандаш на стол, недовольным голосом воскликнул Лёня, повернувшись лицом к отцу.
Тот, подавшись вперёд, – очевидно, чтобы быть ближе к сыну, – тихим голосом заговорил.
– Ты хочешь на юридический, но ты догадываешься, наверное, что здесь ты не поступишь. Я имею ввиду – в Союзе. Мы с мамой делаем всё возможное, чтобы получить разрешение на выезд. А ты!
– А что я? – раздражённо вставил Лёня.
–Не перебивай. Что за дружба у тебя с этой девушкой? Он с турника упал. Мне-то хоть не ври.
– С какой? – Лёня отвёл взгляд. Он взял в руки карандаш и сделал вид, что намерен продолжить чертить.
– Ты сам прекрасно знаешь. Мне Самуил Семёнович рассказал, что практически каждый день видит вас вместе.
– Откуда он мог нас видеть, цирюльник проклятый?!
– Не ругайся, он желает тебе добра. У неё отец – фашист. Тебе повезло, ты родился в сорок третьем, почти в сорок четвёртом. Я тебе рассказывал, но ты, очевидно, забыл. Так вот, из всего Шнейдеровского рода, из всех проживающих в Союзе, которых насчитывалось восемьдесят человек, в живых остались только мы. Мы – три человека. Понимаешь – три человека… Мы остались живы только потому, что на начало войны проживали в Москве. Все остальные наши родственники, жившие в Белоруссии и на Украине, были уничтожены нацистами в концлагерях или гетто, или убиты на поле боя. Возможно, отец этой девочки нажимал на курок автомата, стреляя по беззащитным людям или отдавал приказы устраивать облавы с целью обнаружить еврейских детей, спрятанных добрыми людьми. Понимаешь ты или нет? Такое не прощают и не забывают. В ней течёт кровь её отца – фашиста. Это, во-первых, а во-вторых, если до Москвы дойдёт, что ты дружишь с немкой, нас не то, что из страны не выпустят, нас в тюрьме сгноят. Я прошу тебя, пока по-хорошему, прекрати всякую дружбу с этой девочкой, иначе мы вернёмся в Москву и там будем дожидаться разрешения на выезд.
– Я не смогу. Чем же тогда мы лучше тех же фашистов, если бросаем в беде? Ей и так не дают жить, дразнят, оскорбляют, угрожают убить.
Отец, ничего не ответив, молча, встал и вышел из комнаты сына. Что мог он сказать ему? Он – Семён Давидович Шнейдер, врач- хирург? Был на войне с первого её дня. Оперировал под бомбёжками, голодал, недосыпал. Работал по восемнадцать
