прокурор, как ты помнишь, очень нежно к тебе относится.
– Неожиданно, – пробормотал Гурни.
– Серьезно, он считает, что ты гений! Он, конечно, грязный политикан и присвоил твои лавры за дело Меллери, но в глубине души он понимает, что обязан тебе.
Гурни покачал головой:
– В глубине души у Клайна нет ничего, кроме черной дыры.
– Дэйв, старичок, ну что ж ты так, совсем в людей не веришь, – рассмеялся Хардвик и, не дожидаясь ответа, принялся комментировать видеоряд на экране. – Это снуют официанты, – сказал он, когда в кадре стали мелькать безупречно причесанные юноши и девушки в черных брюках и накрахмаленных белых туниках. Они накрывали фуршетный стол с напитками и полдюжины стоек с горячим. – А вон хозяин, – продолжил Хардвик, указывая на мужчину в костюме цвета индиго с ярко-красным цветком на лацкане. Он сперва кому-то улыбался, стоя в арке входной двери, а затем направился в сторону газона. – И суженый, и ряженый, и жених, и муж, и вдовец. Все в одном флаконе, так что даже не знаю, как его лучше называть.
– Скотт Эштон?
– Собственной персоной.
Эштон прошел в кадре, но когда он должен был исчезнуть из виду, включилась другая камера. Стало видно, как он торопливо идет к небольшой постройке, напоминающей гостевой домик, на границе газона и небольшой рощицы – метрах в тридцати от главного особняка.
– Сколько там, говоришь, было камер?
– Четыре статичные и одна на вертолете.
– А кто делал монтаж?
– Наши ребята из отдела.
Гурни смотрел, как Эштон стучится в домик. Все было слышно, хотя звук был не таким четким, как видео. Дверь домика и, соответственно, спина Эштона были сняты примерно под углом в сорок пять градусов. Эштон продолжал стучать и звал:
– Гектор!
Потом раздался голос, в котором Гурни уловил испанский акцент, но слова были неразличимы. Он вопросительно взглянул на Хардвика.
– Мы пробовали усилить звук в лаборатории. Он говорит: Está abierta. Открыто, мол. Совпадает с рассказом Эштона о том, как все было.
На экране Эштон открыл дверь и, зайдя внутрь, закрыл ее за собой. Хардвик взял пульт и включил режим перемотки:
– Он там проторчит пять или шесть минут. А потом откроет дверь, скажет: «Ну ладно, если передумаешь…» – и выйдет. Закроет дверь и уйдет.
Когда Хардвик отпустил кнопку, Эштон действительно вышел из домика, и лицо его показалось Гурни более хмурым, чем когда он заходил внутрь.
– Они всегда так разговаривали? – спросил Гурни. – Эштон с ним по-английски, а Флорес в ответ – по-испански?
– Да я сам удивился. Эштон говорит, что это была какая-то новая причуда, которая длилась к этому моменту месяц или два. До этого они всегда говорили по-английски. Он сам считает, что это пассивно-агрессивный бунт против языка, которому Эштон его учил, то есть опосредованно – против самого Эштона. В общем, он задвинул на этот счет какую-то психологическую телегу.
Эштон
