обращаясь к Джону, когда тот перед этим долго говорил о гуманности и всяком прочем. – Зачем они нужны обществу?
– Правильно, – шутливо согласился Гарольд Чим, – перевешать их всех, и дело с концом.
– Я не говорила, что убийц надо казнить без суда. Но отрицаю разные аргументы нравственного характера. Что, например, жестокое наказание разжигает грубые инстинкты, основанные на крайнем пренебрежении к человеческой личности, и так далее. Чепуха все это. В общем, Джон, назовите мне хотя бы одну убедительную причину, почему отбросам общества нужно давать возможность продолжать жить.
– Действительно, Джон, вопрос серьезный, – подзадорил его Гарольд. – Лично я могу привести много причин. Давайте попробуем переубедить Рону.
Гарольд обвел присутствующих взглядом, его глаза не улыбались, а вот углы рта, как обычно, тронула легкая полуулыбка. Он как будто побуждал нас спросить, что это за причины. Эта слабая полуулыбка и слово «серьезный» были весьма характерны для Гарольда. Вот вы встречаете его, степенно шагающего по улице, тощего, долговязого, как сигнальная мачта, останавливаетесь, и он тут же сообщает вам с такой вот именно легкой полуулыбкой, что из церкви пропали три псалтыря, викарий в смятении. Их надо найти, вопрос очень серьезный. В общем, вы поняли: для Гарольда серьезно почти все. По крайней мере на словах, а что он думает на самом деле, никто не знает. При этом Гарольд никакой не дурак, он просто любит дурачиться, получая от этого удовольствие.
Рона пошла ему навстречу.
– Хорошо, Гарольд, – произнесла она тоже со слабой улыбкой. – Давай выкладывай свои причины.
Но если улыбка Гарольда ничего не значила, то у Роны она значила очень многое. В частности, когда она смотрела на меня с такой улыбкой, я чувствовал, что эта женщина наперед знает, что я собираюсь сказать.
Гарольд отважно ринулся в атаку. Он никогда не робел перед Роной, всегда был готов с ней поспорить и даже вмешаться в спор, который она вела с кем-то другим. Что касается меня, то когда Рона спорила, я просто сидел и слушал.
Уголки рта Гарольда слегка подергивались.
– Ты спрашиваешь, зачем оставлять их жить, Рона? А почему нет? Тут надо исходить из практической целесообразности. Вот, например, убийца, обычный убийца, не маньяк. Он ведь вполне может быть добропорядочным гражданином, хорошим специалистом. Да, он совершил досадную ошибку, на несколько секунд потерял голову и, конечно, должен понести наказание. Но зачем же лишать его жизни? Ведь он еще может быть полезен обществу. Это непрактично.
– Интересный довод, мой мальчик, – заметил Джон.
Самый старший в нашей компании, он любил разыгрывать из себя патриарха. Хотя ему было всего пятьдесят два года. Остальные не намного моложе. Мы с Гарольдом почти ровесники, по сорок пять, Глен на два года моложе. У женщин возраст в среднем составлял года тридцать три, за исключением Дейзи, которой было двадцать восемь.
– Давайте
