плетёное канапе и несколько плетёных кресел. В углу журчал небольшой фонтан.
Почти все растения поникли, некоторые засохли на корню. Аня переходила от одного цветка к другому, и безучастное выражение на её лице сменилось гримасой страдания.
Аня не заметила, как на веранде появилась хозяйка.
– Чай готов.
Сидя перед чашкой крепко заваренного чая, Аня никак не могла поднять глаз. «Смотри в глаза, – повторял ей Валерий Иванович. – Обязательно смотри в глаза. В них – твоя опора». Но это было так трудно, особенно если молчать. А говорить… это было труднее всего. Именно из-за мутизма, патологического молчания, Валерий Иванович продержал её в больнице лишний месяц, пока Аня наконец не начала разговаривать. Хотя односложные, вымученные ответы едва ли можно было назвать настоящим разговором.
– Им плохо.
Наталья Евгеньевна осторожно опустила чашку:
– Кому?
– Вашим цветам.
Теперь уже замолчала хозяйка. Помешивая ложкой сахар, она начала говорить, спотыкаясь и глядя куда-то в сторону:
– Да, я знаю. Я плохая хозяйка. После… после смерти моей дочери мне не до цветов.
Аня медленно подняла голову. Наталья Евгеньевна продолжала помешивать давно растаявший сахар:
– Три года назад в один день я потеряла мужа и дочь. А вскоре ушёл из дома сын. Так что считайте, овдовела и осиротела. А у вас… Алексей?
Аня ответила одними губами:
– Да… машина.
Наталья Евгеньевна отодвинула чашку:
– Анечка… простите, что я так сразу… Оставайтесь у меня, а?
Не отрывая глаз, Аня продолжала смотреть на Наталью Евгеньевну. Та же по-прежнему смотрела куда-то в сторону.
– Вы бы отдохнули… поухаживали за цветами… Ладно?
Аня медленно кивнула:
– Спасибо.
– Да нет, это вам спасибо. Ведь такая роскошь погибает.
***
У Ани никогда не было своей комнаты. В детстве, когда ещё были живы родители, она делила с братом комнатушку, где, разделённые узким проходом, стояли две одинаковые кровати с высоким металлическим изголовьем и сетками по бортам. Одним из ранних детских воспоминаний было дёрганье этой сетки, которая пружинила с коротким упругим звуком.
Когда родители погибли и детей забрали родственники, Аня оказалась у двоюродной бабки, с которой приходилось делить скрипучий раскладной диван. Помимо того, что бабка нещадно храпела, она ещё и норовила распластаться по всему дивану, так что Ане приходилось спать на самом краю, вытянувшись по струнке.
Большую, но на удивление уютную комнату, куда Наталья Евгеньевна определила Аню, устилал толстый шерстяной ковёр, в котором приятно утопали ноги. На стенах висели копии известных мастеров; квадратное окно было занавешено плотным тюлем. Посреди комнаты изголовьем к стене стояла высокая полуторная кровать с толстым
