платную клинику денег ушло немало: диагноз, советы врачей, процедуры, лекарства. Обезболивающие помогали – нерегулярно.
Завтракала чаем с молоком и сухарями, опуская их в чашку и глядя, как светлеет. Снег из ночного, серо-чёрного становился чище. В доме – спокойствие, слышно только часы на стене. Вымыв посуду, сидела и глядела заворожённо, как бежит стрелка по циферблату.
А вскоре достала сигареты, надела куртку и вышла на скрипучее крыльцо; там поправила белый пуховый платок, застегнулась и побрела вдоль стены к скамейке под окном, где села посередине и неспеша закурила. Глядела на свой двор, на дровяницу, сарай, на ладан дышащий, на открытую калитку, за которой – ровное белое поле. За полем холмы есть. Когда-то Александра бегала туда и обратно, чувствуя себя перисто-лёгкой. Того времени больше нет. Ничего нет. А ближайшие люди за десять километров.
Курила в безветрии, щурила глаза; выглядели они мутными, водянистыми на плоском скуластом лице, но до сих пор были зоркими, пусть и безразличными. Кто смотрел в них в первый раз, думал, что пустая женщина перед ним. И угадывал. Все дни для Александры стали одинаковыми: пенсию привозили раз в месяц – событие. Походы пешком в магазин по разбитой дороге, которая летом – грязь, зимой – снег. Раз в два дня приезжает за молоком Щербинин, даёт ей деньги, переливает товар в свои особые канистры, и увозит, и где-то продаёт. Александра не интересуется.
Муж мечтал о большом хозяйстве: хотел больше коров, а потом взял и умер, вот так, не спросив её мнения. Она же, намаявшись с шестью животными за все годы, решила, что ей и одной Клавки хватит. Помрёт Клавка ― новую брать уже не будет. А иногда ощущение такое во всём теле, что корова её запросто переживёт. Сегодня ещё хорошо, лишь чуть покалывает.
Ничего больше не надо. И никого.
Курила. Ждала.
«Нива» подъехала минут на двадцать позже обычного. Из неё вышел Щербинин, направился к калитке. Александра сидела неподвижно, положив на колени руки и мерно выдыхая пар. Встала и пошла в сарай – он за ней. Александра открыла дверь, Щербинин вошёл, взял оба ведра, снял с них марлю, понёс к машине. Александра побрела за ним смотреть на его уверенные во всём движения: как Щербинин, этот мужик без возраста, при помощи воронки переливает молоко в свои канистры, как закрывает их крышками, закручивает плотно, ставит в багажник «Нивы», достаёт деньги. Александра шмыгнула носом, беря бумажки, спросила:
– Дак чо там, как вообще?
– Да так же. Как же ещё, – едва разборчиво ответил Щербинин.
Ну и замечательно. Александре не очень и хотелось вникать в подробности. Любопытство к чему бы то ни было она потеряла давно. Было ли оно вообще, пойми.
Передав ей вёдра, Щербинин махнул рукой, забрался в машину и уехал. Александра постояла и двинулась обратно. Шагнула в калитку, закрылась на крючок, поставила вёдра в сарай. Вернулась на скамейку у стены под окном: очень ей нравилось просто сидеть и слушать, как шумит ветер, бегущий по белому полю. Когда вьюга, сидела Александра, пока не коченела
