и особенно вот так, в луче фонаря. Прямо ожил! Снег засветился, а деревья… – Помолчал, усмехнулся грустно. – Да и всё, что он писал было здорово… ностальгически здорово, в душе начинало что-то трепыхаться, тревожить… – Выключил фонарь. – Хотя иной раз и думаешь, и для чего нужно это самое трепыхание, что даёт, кроме грусти да тоски? – Включил фонарь. – И всё-таки жаль, что Толька спился и… жаль, не хватает мне его. – Луч резко метнулся в сторону, остановился на полке с фигурками из глины. – Во… А того смешного старичка с дудкой я купил на ярмарке и даже пацана того помню… Саньку, стоял в кепке набекрень с длинным козырьком, из-под которого залихватски выбивался светлый чуб, и смотрел на меня так, что не купить у него этого старичка было как-то… Еще я спросил, откуда, мол, ты?.. а он взглянул на меня де-ерзко так и ответил: «Да Вы туда все равно не поедете, дороги к нам нету.» Паршивец… Но я как-то поехал… буксовал-буксовал в лужах, но нашёл этого творца. – Улыбнулся тепло. – И оказалось, что артель он собрал из таких же, как сам, и лепят они на продажу свистульки из глины… как этот петух, курица. Скупил у них всё, что было и отвёз в свою школу… только этих себе оставил. – Луч метнулся на полку выше. – А там что?.. А-а, слонёнок сандаловый… из Индии. – Свет скользнул, застыл кругом на потолке. – Что за поездка была!.. – Взглянул на обозначившийся круг: – А, впрочем, всё в ней было. И красота, и… – Махнул рукой. – И нищеты в этой Индии!.. Как раз с этим слонёнком за мной гнался тощий индус и всё протягивал его мне, протягивал, бормоча что-то… – Круг на потолке сузился, прыгнул в сторону и выхватил икону: – Да-а, как же редко останавливаюсь напротив неё! – Помолчал, вздохнул. – Батя подарил… А купил он её на базаре в начале девяностых и не раз потом рассказывал, как стояла, мол, бабка, продавала какие-то овощи, а в руках её держала. Подошёл к ней, спросил: чего с иконой стоите? А она посмотрела на него и говорит: «Может, купишь? Я вижу, ты добрый человек.» Из-за того батя так часто и вспоминал её, что она перекрестила икону, перекрестилась сама, подала ему, а на глазах слезы мелькнули. – Вздохнул: – Да-а, времечко тогда было еще то, всё распродавали, чтоб выжить… – Встал, шагнул к окну. – А бык-то Адад угомонился, почти не слышно его, но дождевой шлейф оставил. И, наверное надолго, вон как по стёклам капли бьют. – Шагнул, к креслу. – Ну что, посмотреть фотографии? Обещал же им. – Снова взял конверт, вытряхнул их на колени, положил фонарь на подлокотник, в его луче взял одну из них: – Колян, друг мой армейский закадычный по прозвищу Рюкзак… Интересно, и почему во взводе обязательно давали клички и быть без них даже как-то неудобным считалось… значит, всем просто неинтересен. – Поставил фотографию на полку. – Помню, как однажды на ночных стрельбищах… А дело было в поле и видели мы только подсвеченные мишени, небо в звёздах… а слышали то и дело звуки выстрелов из спаренного пулемета, хлопки из вкладных